Отдельные реплики, смех, выстрелы пробки шампанского и небрежное глиссандо по клавиатуре фортепиано временами прерывали игру. Но потом, когда страсти умолкали, восстанавливалась концертная среда, наступала таинственная тишина — и скрипач с еще большим пылом растрачивал последние силы, играл польские мотивы, словно молебен по своему короткому веку, оканчивающиеся бешеными пассажами, похожими на протест против судьбы. Порой он вспоминал светлое детство и играл на один смычок столько отскакивающих нот, сколько горошин в стручке. У дам это вызывало смех восторга.
Как мне потом сказали, это был действительно Венявский.
Единичка
На станции Кавказская к справочному окну подошел старик в грязном брезентовом плаще, впитавшем в себя грязь вокзалов и лавок в городских садах. На смычке старик держал свору легавых, таких же грязных, как и он сам, с репьем в спутанных хвостах. Окно, из которого отвечала дежурная, было настолько глубоко вмуровано в толстую стену, что напоминало глубокий туннель. Станция построена в прошлом веке, и немудрено, что стены тогда клали крепостные.
Надеясь на микрофон, выведенный наружу для усиления ответов, дежурная особо не старалась надрываться и шептала себе под нос. Большинство ответов не достигало ушей измученных пассажиров, прикованных к вокзалу на несколько дней.
Дело было летом. Уехать со станции Кавказская практически было невозможно. У билетных касс стояла толпа, как за золотом в Столешниковом переулке. Стояние в очереди выносили терпеливо, напоминая мучеников, страдающих за идею. Особым терпением отличались бабы из простонародья с дикими звериными лицами. И чем безобразнее были бабы, тем терпеливее были они. Там, где кончается человеческое и начинается бесовское, оно отмечено на физиономиях бескрайним терпением, не присущим ни человеку, ни зверю, ни камню.
Зная о том, что кассы закрыты на перерыв, который длится как вечность, сжатая в комок нервного усилия над собой, то есть когда время теряет свойство протяженности, эти бабы, сдавленные натиском толпы, как тисками, могли простоять в самой неудобной позе, скажем на одной ноге, столько — сколько не выдержит любовник, ожидающий свидания. Отойти от кассы они не могли, боясь потерять очередь.
В справочном окне толпа была ничуть не меньше. Старик с собаками не захотел стоять в очереди и пошел на хитрость. Он решил заплатить проводнику и ехать без билета. Собаки скулили от усталости и не могли разделить с людьми пытки, которые им не под силу. Оставалось только узнать в справочном окне, с какого пути отправляется поезд № 1.
Когда он пробился к окну, в это время сменилась дежурная. На место прежней машины заступила молодая игривая женщина, расположенная к добросовестному несению службы. Белокожая, с льняными буклями, приятными чертами и интеллигентной выправкой, она мало подходила к этой роли. Была полна сил, резва и на поминала молодую кобылу, готовую скакать. Со свежим зарядом, она с удовольствием приступила к делу и стала жонглировать ответами.
Старик, не питая никакой надежды быть услышанным в такое глубокое окно, прокричал тусклой фистулой:
— Дочка, с какого пути отправляется первый поезд?
— Единичка? — игриво переспросила она.
Старику послышалось «электричка», и он безнадежно развел руками:
— Да нет, не электричка, мне нужен поезд… С какого пути отходит первый поезд? — как бы говоря уже с самим собой, пробормотал старик.
Веселая женщина, влюбленная в жизнь, будучи в прекрасном расположении духа, вложила все старание в ответ, чтобы угодить старику:
— Вот я и спрашиваю вас — единичка?
Старику вновь послышалось «электричка». Так они играли в прятки до тех пор, пока за стариком не выросла еще одна очередь, на сей раз сочувствующих, пытающихся разъяснить ему, что это одно и то же. Они лезли ему в лицо и пытались наперебой растолковать, кричали тугоухому в ладони рупором: «Единичка, а не электричка!»
— Фу-ты, черт, а я думал «электричка», — обиженно махнул рукой старик, так и не узнав, с какого пути отходит «единичка».
На равной ноге
Русская зимушка. Лениво падает снежок. Голые кусты сирени в палисаднике убраны пухлым снегом, легким, как пух лебедя. Снег густо залепил деревья и так разрисовал сад со сгнившими скамеечками, утонувшими в сугробах, и корявыми скрестившимися стволами боярышника, что кажется сказочным зимним бредом. Все вокруг бело и желанно, только чернеют в этой белизне осевшие мещанские домики со слепыми окошками и невидимой жизнью в них, да калитки, забросанные снегом.