— Твой платок, узнаешь его? — громко кричит чародей, а у самого холодный пот струится по лицу, ибо так еще никогда не выкладывались со времен Паганини.
— Мой, — подавленным голосом отвечает ассистент, не понимая, куда могла деться дыра от папиросы.
Аудитория потрясена, будто присутствует при чудесном воскрешении дочери Иаира…
После фокусов следуют небылицы. Вот что он рассказывает:
— Триста лет назад жила-была в Белом море шестиметровая белуга.
Головорезы с черными лицами и белыми зубами, держа стаканы на весу, окружили его, как Цезаря в сенате.
— За этой белугой, — продолжает он, — охотилось три поколения, и никто не мог поймать ее. Наконец ее заманили в стальные сети и вытряхнули на палубу. Капитан, обуреваемый жадностью, поторопился распорядиться, чтобы ее побыстрее разделали, дабы она не досталась другим. Но когда стали убивать ее гирей по голове, она заговорила человеческим голосом…
Сброд дружно загалдел. Начали ссориться и доказывать друг другу, что это возможно и что не только одна белуга наделена этими способностями. Стали по пальцам перечислять, кто еще может говорить по-человечьи. Тут пошли в ход попугай, как царь пересмешников, скворец, ворона и канарейка.
— Как же такую рыбу есть-то, ведь грех-то какой? — протянул фистулой печник с красными слезящимися глазками и поджаристыми ушами, светящимися копченой кровью.
— Знамо! — весело подтрунил сказитель, предчувствуя, что кульминация зреет со скоростью кометы и будет как извержение вулкана.
Тогда самый внушительный бандит, совершенно черный от машинной грязи, гигант с кромкой голого тела, белеющего из-под короткой телогрейки, пропитанной маслами, со страшными выцветшими глазами, обведенными красным ободком, как у пирата Шарки, вкрадчивым басом, полным суеверного страха, сказал:
— Самый большой грех — съесть голубку…
— Почему? — еле сдерживая смех, удивился циник.
— У голубки кровь человечья.
Полезный урок
В поезде ехала счастливая собачка. Счастлива она была оттого, что с ней занимался хозяин, который сам был не менее счастлив, уподобившись ей. Это была дворняга грязной масти с черной мордой и короткими лисьими ушами. Хозяин проявлял к ней столько ласки, словно на свете, кроме нее, у него никого не было. Собака была дрянная, так и не выросла, но сколько радости было в ее поведении! Она кидалась к хозяину в объятия, вертела хвостом, пытаясь запрыгнуть на лавку, но на это у нее не хватало росту. Хозяин объяснял всему вагону:
— Не бойтесь, она не кусается.
Он берет ее на руки, пытаясь продемонстрировать ее смиренность, прижимает к груди и целует. Потом спускает на пол и кормит хлебом. Собачка валяет хлеб во рту и заискивающе смотрит в глаза хозяину, лишь бы ее не бросили.
Хозяин возвращается с рыбалки. На нем рваные штаны, во многих местах скрепленные медной проволокой, куртка с оторванным рукавом, а на голове соломенная шляпа, надетая задом наперед, черная от грязи, как лицо трубочиста. Под лавкой стоит ведерко, в нем плавает карасик. Собачка принимает стойку и поднимает уши, завидев карасика, когда рыбак открывает крышку и проверяет, жив ли пленник.
Чувствуя себя центром внимания, хозяин опять обращается к обществу:
— Собак я тоже люблю.
Достает из-за пазухи жестяную коробочку из-под ландрина и открывает ее, как табакерку. В коробочке мотыль, завернутый во влажную тряпицу. Разворачивает тряпицу, берет щепоть мотыля и хочет подкормить карасика, но вдруг задумался и бережно положил корм обратно.
Вот входит в вагон стерва в красном мохеровом берете и лакированных бутылках, отражающих ее безобразие, как линии руки — судьбу человека. С нею толстый мальчишка с румяными щеками, вымазанными в чернилах, и пухлыми губами, похожими на черешню. Завидев собачку, мальчишка рванулся к ней и протянул руку, чтобы погладить ее, но мать резко дернула его за куртку и не велела близко подходить к ней.
— Мама, купи собачку! — взмолился мальчик низким альтом.
Маме сделалось неудобно перед публикой, и она перегнулась через сиденье, чтобы рассмотреть поближе, что там так привлекло ее сына. Собачка обрадовалась такому вниманию и с визгом кинулась на лавку, хотела перемахнуть через спинку, чтобы оказаться на груди у этой женщины. Но женщина шарахнулась в сторону, будто задумали навесить ей змею на шею, и выставила руки вперед. Она не на шутку оскорбилась, увидев обкусанные уши и тускло поблескивающие глаза, как у крота.
— Какая мерзость, — прошипела она.