Одна из комнат музея отведена под оружие, так сказать, оружейная комната. Здесь кавказские сабли с древней серебряной чеканкой, примитивные крупные пистолеты, живо говорящие о том времени, отличающемся игрушечными нравами. Но самым страшным был пистолет тот, из которого убит Лермонтов. Он висел отдельно на стене и зиял черным ржавым дулом, напоминая о непоправимом несчастье. Неискупленным грехом пугало это дуло.
Низкие потолки в доме Верзилина и маленькие комнатки, где в тот злосчастный день Лермонтов был вызван на дуэль, показались Евгению ничтожными: все было мелкое, провинциальное и заброшенное, какое может быть только в ссылке.
Древние книги, выставленные в изобилии, были с жирными вдавленными заголовками и неизменно скачущими горцами среди тесных скал. Они открывали глаза на то, что Лермонтов печатался широко. А головки дочерей Верзилина на дагерротипах, предмет влечения в этот дом местной богемы, не вызвали в нем ровно никаких чувств, кроме навязчивого сравнения обладательниц головок с его незнакомкой. Он находил, что она несравненно лучше их. Мысли о ней вертелись у него, как вокруг кола, образ ее преследовал его, мучил и звал, как будто он принял новую чудесную веру.
Забыв про усталость, он поднимался в гору к питьевой галерее и восторгался ее старинной архитектурой. Древние каменные ступеньки, ведущие на нее, возносили его над уровнем города. И здесь он не мог избавиться от мыслей о ней. Тут, на высоте, все ему внушало смешанное чувство присутствия Лермонтова и ее образа. Он обозревал сверху пропавший вниз город, покрытый дымкой яичной зелени и блещущий резными крышами, как волшебной чешуей. Каскад нахлынувших чувств делал его невесомым, готовым взлететь, сердце сладко ныло, как будто его мяли руками. Над городом монотонно позванивала Эолова арфа в голубой беседке и призывно воскрешала лермонтовские времена. Говорят, что эту арфу соорудил архитектор, оставивший свое имя в тайне.
Изобилие воздуха и аромат дубовых лесов с вьющимися дорожками в них манил окунуться с головой в море любви. Господи, как ему не хватало ее! Будь она здесь с ним — он отдал бы за это все, что только мог дать, и умер бы у ее ног. Любовь знают немногие, немногие могут водить корабль по звездам, немногие спасутся…
Изнемогший от усталости, он садился отдохнуть и всякий раз вздрагивал, увидев среди прохожих белое пальто. И тогда он начинал с ужасом сознавать, что может больше не увидеть ее никогда. Глупо было надеяться на чудо, в каком ему было отказано. Но вот чудо свершилось.
Когда в Кисловодск прибыл очередной поезд, из дверей его повалили толпы, освобождая вагоны, потому что Кисловодск был конечной станцией, то Евгений не стал садиться в него, чтобы ехать обратно, а на всякий случай задержался, как обычно, и стал просматривать выходящих. И вдруг она мелькнула среди них, как видение! Это сразило его саблей, сердце бешено заколотилось, он кинулся за ней и, когда она обернулась, радостно закричал:
— Здравствуйте, как хорошо, что я увидел вас!
— Какими судьбами? — сдерживая волнение, заулыбалась она. — Я тоже рада вас видеть.
В руке она держала маленький букетик подснежников, изумительно лиловеньких.
— Дайте понюхать, — обращаясь к ней, как к своей, со слезами восторга взял он ее руку с букетиком и сказал: — Они как будто выросли из земли, где лежат лучшие дочери, рано ушедшие из жизни..
— Сегодня вы совсем другой, не то что в тот раз. Помните, как вы напугали меня своими рассуждениями?
Он увязался за ней до самого дома. Они долго стояли у калитки и говорили, говорили. Ее малороссийский выговор полюбился ему певучестью и девственной женственностью. Доселе он не понимал его, а теперь почувствовал в нем притягательность, выдающую в ней живость характера, удачно сочетавшуюся с сильной породой, пророчащей ей долгую жизнь. Она покорила его веселым нравом и мальчишеской резвостью. Щеки ее горели пожаром, грудь высоко поднималась, а с губ слетало жаркое дыхание. Эти губы и румянец сводили его с ума и так сжигали его кровь, что он уже по-свойски, как будто знал ее вечность, восторженно признался:
— Я больше не хочу терять вас, давайте встречаться!
— Давайте. Когда бы вы хотели?
— Сегодня!
— Сегодня я не могу, я очень устала после ночного дежурства и должна выспаться.
— Тогда завтра!
— Завтра — другое дело.
— А где?
— В Пятигорске, у цветника.
— Во сколько?
— В три часа.
— Очень хорошо!
— А что мы будем делать?
— О, что будем делать! Наслаждаться жизнью и любовью!
Она вся вспыхнула, сдула губами спадающие на лицо волосы и посмотрела на него широкими заговорщицкими глазами, которые сделались величиной с блюдце, и сказала отважным тоном: