Всюду дети, дети. Дети крупные, как на картинах Рафаэля. Детям отводится первенство. Чем ниже сословие, тем больше оно заявляет о себе и стремится к размножению. В шикарные дорогие рестораны, построенные не для них, врываются вандалы с детьми и громко кричат. Детям наливают шампанское, пиво, позволяют ложиться на стол и бегать по залу. Раньше был патриархат и матриархат. Теперь наступил детриархат.
В Адлере действует еще одна пружина — приманка похлестче всякого моря. Это рынок. На рынок бегут, как на пожар. Если вы увидите толпы, напоминающие ночное шествие клоаки — так называемой театральной Москвы, — знайте, поблизости рынок! С рынка движутся амфитреи с облупленными ключицами и глупыми голубыми глазками, тащат кошелки с огурцами, которые уничтожают, как коровы сено. Но не только огурцы здесь пользуются спросом, с рынка волокут самые ненужные товары, которые не достать в деревне: резиновые сапоги, буквари, чайники, свечи.
На рынке торгуют жадные хохлы и армяне. Эти сквалыги, в скупости своей дошедшие до аскетизма, пользуются дурью приезжих и так взвинтили цены на зелень, что ее никто не покупает. Армяне не падают духом, протирают платочком каждое яблоко, будто сами производят их на свет. И все же толпа спешит туда, как мотылек на свечу. Ей невозможно заткнуть рот, стадные привычки сильнее стихийных бедствий. Зеленые яблоки, которыми в деревне бросаются, потому что они рот вяжут, здесь лихо сбываются, как запретный плод. Ка рынок съехалось столько машин, сколько не набирается на горкомовских семинарах. Владыки машин стоят за прилавком и разложили товар.
Алые помидоры, похожие на китайских красавиц, навалены пирамидами. Стеклянный виноград с подрумяненными щечками разложен тяжелыми гроздьями, как в натюрмортах фламандцев. На фоне черной «изабеллы» с белым налетом желтеют нежные груши с пчелками, сонно влипшими в мед. Плюшевые персики, похожие на щеку неаполитанки, сладострастно манят и просятся в рот. Тяжелые арбузы с красной мякотью, напоминающей пасть молодого барина, охватывающую баранью котлетку, мрачно навалены горой, как мертвые зебры, усеявшие плато после налета браконьеров.
У входа на рынок сидит безногий моряк с ящиком, подвешенным на шее, и гадает. В одной руке держит волнистого попугайчика, другой ссыпает мелочь в карман. В сотах ящичка туго набиты свернутые билетики. Моряк подносит попугайчика в расслабленной руке к сотам. Попугайчик прогуливается по билетикам и бойко выдергивает один. Билетик падает к ногам моряка. Моряк презрительно отворачивается от билетика и предоставляет возможность подобрать его самому гадающему.
Легкомысленные девки и глупые парни стоят в очередь к моряку, как за билетами в кино. Двадцатикопеечные монеты сыплются ему в карман, как мука на мельнице. Породистое лицо моряка с крупным носом изрыто оспой, насмешливо и таит в себе скрытую ненависть к этим людям. Он брезгливо отворачивается в сторону, чтобы не видеть молодых дикарей, получивших образование в современных школах.
Подобрав билетик, девки отходят в сторону, разворачивают его и читают, заслонив рукой, чтоб подруги не подглядывали. Текст отпечатан на пишущей машинке. Во всех билетиках фигурирует удачное замужество и долголетие. Но попадаются и такие, где сказано: «Станешь космонавтом!»
Как разбойники завоевывают благодать у бога
На автобусной остановке под навесом от дождя сидел отец Николай, самозванец и религиозный фанатик. К церкви он не имел никакого официального отношения, но неподдельно играл отца церкви и был исполнен любви и преданности к делу. Был неопрятен, застенчив и подслеповат. Отпустив запущенную бороду с проседью, лицом был бледен и аскетичен. Обиды, нанесенные мирянами, переносил скрытно и терпеливо, носил детские очки. На голове у него была старая москвичка. В долгополом пальто, в валенках с калошами, найденными на чердаке в листве, он напоминал глупого сельского учителя и не расставался с хозяйственной сумкой. С этой сумкой он и сидел на лавочке, чувствуя себя отрезанным от мира. Вокруг него собрались бабушки и получали неведомые советы, вроде индульгенций.
Вдруг на остановке появился бандит Баклаженко, у которого на уме была одна дьявольщина. Он принадлежал к тем неудачным от рождения людям, которые могут быть счастливыми, лишь совершая поступки, приводящие их на эшафот. В светлой шелковой сорочке и в модном галстуке, он весь светился добротой. Холеный, с длинными золотистыми волосами, как херувим, и яркими губами, как у рака, он умеет излучать такой божественный свет глазами, что за ним, как за вожаком, идут на край света самые гадкие девки. Он украл икону, продал по дешевке под горячую руку и собрался ехать к Далю, чтобы напоить его и обокрасть.