Пьянство и деторождение превратились в основное занятие. На весь город, если его можно так назвать, одно пианино, прямо как в салуне Даусона. Это пианино разбито и без клавиш, как рот без зубов. Музыку здесь не любят. Беспорядки и анархия, убийства и паломничество в сберкассу царят здесь. Автобус ходит так редко, что когда ждешь его на морозе, приходится бороться за жизнь и стучать зубами, удивляясь выносливости человеческого организма. Зато вокруг горкома автобус курсирует безостановочно, как голубь вокруг нагула.
В городе нет гостиницы, приезжих не пускают, и сидят они на вокзале в аэропорту. В потрясающей грязи на липком полу в здании аэровокзала проводят время сутками те, кому некуда деваться. Бородатые парни тесно сидят на лавке и спят, как птенцы в гнезде, запрокинув головы. Молодые парубки в овчинных полушубках, обуреваемые жадностью к деньгам, смертельно напиваются в бесконечном ожидании самолета, валятся набок и мычат, как бычки. У них распухшие руки, пропитанные грязью, собранной с пола, на голове густое баранье руно.
Татары с пропавшими глазами на зловонных лицах, состарившихся от пьянства, мотаются как собаки, не знающие, куда бежать. Нахальные беременные бабы ведут себя важно, как князья. Растрепанные, в домашних носках, они поглощают лимонад и никакого внимания не обращают на детей которые громко кричат и гоняются друг за другом. Новорожденные завернуты в тряпки и плачут, как котята. Головастые матери поят их мутным чаем из бутылки, а они поперхиваются и ненадолго смолкают.
Подростки заводят на магнитофоне омерзительные эстрадные песни, где они записаны сами и поют на белорусский манер петушиными голосами, словно их бьет лихорадка. Проходы завалены сумками и чемоданами. На них лежат очумелые бабы в самых разных позах: они живут здесь сутками, сами не знают, куда летят, и не прислушиваются к объявляемым рейсам. Рассасываются они медленно, все больше прибывают: их подвозят на автобусе, как снопы соломы на току, — поэтому вокзал забит круглыми сутками.
На первом этаже мотаются в разные стороны и курят в тамбуре, засыпанном окурками, как подсолнухами. Лютый мороз не позволяет разбрестись и держит их в вокзале, как карасей в сети. На втором этаже лежат и спят на газетах. Вокзальное тепло и вонь испарений делают духоту невыносимой. Пустые бутылки катаются под ногами. На полу разбросаны журналы. Пьяная уборщица, не успевающая собирать бутылки, воюет с маленькой собачкой, забежавшей на второй этаж. Бабка гонит ее вниз по лестнице за то, что она напакостила в уголке. Собачка визжит от страха как резаная, оглушает здание громким воплем и не умолкает до тех пор, пока не выводит из себя равнодушное начальство в ондатровых шапках. Они стоят, как барсуки, и мирно переговариваются, не замечая времени. Их подвезли на машинах и опять увезут в случае, если им не удастся улететь. Они просят бабку прекратить гонение на собачку, а то у них лопнут ушные перепонки.
Когда опасность миновала, собачка весело заиграла, увязываясь за ногами прохожих.
Под лестницей сидит владимирский мужик в сапогах, смазанных мазутом. Сапоги похожи на пасть акулы. Он не снимает их много дней. Там, должно быть, уже завелись змеи. В старом изношенном пальто, пригодном лишь для того, чтобы стелить его в шалаш, с длинной собачьей мордой и хитрыми глазами, он живо наблюдает за всеми и деловито курит, чувствует себя хорошо.
Молодой студент в очках, одетый не по погоде, не защищенный от здешних морозов, пробирается среди полушубков и садится рядом с мужиком, воспользовавшись свободным местом. Посмотрев на мужика, он проникся сочувствием к нему и любопытством:
— Сколько уже сидишь здесь?
— Три ночи не сплю, — отвечает мужик бодро. — Вот сижу и наблюдаю, каких только происшествий не случается здесь! Вчера машина забрала трезвых, а пьяные все остались!
— А что ж ты здесь делаешь три ночи?
— Прилетел, а меня не встретили. Теперь не знаю, куда идти. В гостиницу не пускают, вот так и сижу здесь. Скоро двинусь на Мегион.
— Да, в гостиницу у нас нигде не пускают, легче было в средневековье: там не только пускали, но и лошадям задавали корм… Наши гостиницы предоставлены для спортсменов и делегатов, — философски заметил студент, — а здесь, по всему Северу, они ведомственные…
Он грызет губы, думает, как помочь мужику, и дает ему совет:
— Иди в исполком и требуй, чтобы позвонили в гостиницу. Пустят и еще ковры расстелют! Где это было видано, чтобы не пускали в гостиницу? Мы живем в цивилизованном мире… Это неслыханный позор! Кстати, я живу в номере на троих один — две койки свободные! И вообще весь этаж свободен — если пройтись по номерам, то они все закрыты на ключ. Чалдонки сделают уборку и никого не пускают, чтобы грязь не носили. Исполком обязан помочь тебе. Им самим должно быть стыдно, у них единственный выход — это притвориться, что они об этом не знают!
Мужик саркастически расхохотался и долго дергался от смеха:
— Исполко-о-ом, скажешь тоже! Нет, в исполком я не пойду…
— А что ж ты собираешься делать?
— Еще посижу одну ночку