— Да что ж она привязалась к нему, собака проклятая?
Этого оказалось достаточно, чтобы вулкан извергся. Потеряв самообладание, доведенный до отчаяния, красавец, видя, что перчатка давно брошена и просит сатисфакции, громко закричал на весь вагон:
— Дайте картечи, я эту старуху пристрелю!
Татарин
Необыкновенно загорелый худой татарин высокого роста, но весь какой-то мелкий, развязный, с голым животом, как у птенца, был хозяином тайги. В его распоряжении была гусеничная амфибия, уезжая на которой он прощался со своими, не будучи уверен, что не утонет в болоте. Церемония прощания напоминала заботу Пушкина о детях, который не подозревал об их существовании и только наклонялся к колыбели, чтобы заглянуть в нее перед тем, как вскочить в седло и ускакать в поля, где речка подо льдом блестит.
Проезжая на этом танке по поселку и вздымая гусеницами тучи песку, он производил столько шуму, словно это был воин-освободитель, ворвавшийся в Прагу.
Женственные черты и конфетные глаза делали его похожим на болванчика. Стриженое чугунное ядро еще больше придавало округленность этому болванчику. Когда он озорно улыбался, сверкая никелированными зубами на отекшем лице, то казался старым. Это был ничтожный человек с детским тельцем и тощей грудью, но упрямый характер, уверенность, с какой он коверкал слова низким грудным голосом, и твердость взглядов, вытекающих из татарской мудрости, делали его обаятельным.
Я как-то привык к нему, даже привязался, хоть между нами дружеских отношений не наступило. Он пустил мена на квартиру, не расспросив толком, что я за человек. Хоть он и бравировал безалаберностью, но чувство превосходства в таежной глуши над приезжим москвичом брало верх, однако это не давало ему никаких прав пренебрегать мною.
Жилось мне у него неплохо, он не вмешивался в мои дела и ничего не взял с меня за постой. Я подарил ему от чистого сердца часы, которые приглянулись ему.
Но вот мой срок кончился, и я собрался уезжать, сильно торопился к поезду. Поезда в тех местах ходят раз в сутки, поэтому упустить поезд было делом нежелательным. Места эти унылые: пасмурное небо, песок, редкие сосны да холод. Даже поезд не хочет долго задерживаться там и стоит одну минуту.
Он не давал мне как следует собраться, вертелся рядом и приставал, чтобы я выпил с ним на прощанье. Я попробовал отказаться, мотивируя это тем, что боюсь опоздать к поезду, который стоит, как выяснилось не минуту, а полминуты на этой захолустной станции, к тому же у меня организм не принимал спиртного. И все же он уговорил меня.
— Ну давай быстрее, — говорю.
— Не торопись, успеешь.
Он засуетился и с радостью полез в погреб. Вскоре из темного квадрата показалось ядро, а над ним бутыль голубой самогонки, которую он бережно подал мне наверх. Поставив бутыль на стол, достал из шкафа два стакана и гордо похвастался:
— Осилим?
— Ты с ума сошел.
— А куда спешить? Не успеешь уехать — завтра будет день.
Мне эта шутка не понравилась, я понял, что сегодня не уеду, и махнул рукой.
За столом разговор не клеился, но говорить о чем-то было нужно. Мне вспомнилось, что своих детей он назвал Робертом и Альбертом.
— Откуда ты взял эти имена? — поинтересовался я.
— А чтобы не было ни по-русски, ни по-татарски…
Закусывать было совсем нечем. На, столе лежал огурец, а на деревянной доске сырое мясо, отвратительно пахнущее чесноком. Видно, татарка приготовилась делать пельмени.
Выпили по рюмке. Ломаю огурец пополам и протягиваю татарину.
— Ешь, ешь сам, — замахал руками, — я буду сырой мясо… — И, загребая рукой полдоски, отправляет в рот.
С ужасом смотрю на этого самоеда и удивляюсь неразборчивости творца: неужели у нас с ним одинаковые органы и нас создал один бог?
Видя, как он спокойно пожирает эту мерзость, как неразборчивый поросенок, я подтрунил над ним:
— Говорят, сырое мясо есть очень полезно.
Ему это понравилось, и он, не допуская никаких сомнений, с некоторым кокетством, исключающим абсолютную уверенность моей похвалы и намекая на какой-то незначительный изъян в ее неопровержимости, согласился со мной:
— Ну? Особо если свой скот!
Адрианыч
Живет в Якутии Адрианыч, ссыльный. Возраст его угадать невозможно. Говорит, что ему пятьдесят. Пятидесяти не дашь никак, уж больно стар. Видно, вся жизнь, проведенная в ссылке, была нелегкой. Старую каракулевую шапку, которой лет столько же, не снимает круглый год. Волосом курчав, сед, щеки бритые, липкие. Поджаристые уши светятся копченой кровью, на шее ромбовидная морщина. Шмыгает носом и вытирает платком секрет. Нижняя губа вырвана, поэтому Адрианыч схлебывает слюну, постоянно бегущую с этой губы.