— Сколько угодно.
— Адрианыч, какие волки самые крупные?
— Самый крупный волк — сибирский. Я видел его своими глазами.
— Расскажи.
— Сейчас расскажу. Ростом он почти с человека. Ноги длинные, глаза узкие и раскосые, все понимает только сказать не может. Уши до того чуткие, что малейший звук улавливает за несколько километров. Зрение как у орла: в тумане издали видит мелкие предметы.
— Лохматый?
— Не очень. Серый, в яблоках…
Адрианыч никогда не признается, что ничего не знает, он берет на себя все, о чем ни спроси. Если спросить про татар, будет рассказывать про татар; про Ивана Грозного — расскажет про Ивана Грозного. Бессовестный, за словом в карман не полезет.
— Адрианыч, расскажи про революцию.
— А зачем она тебе? Что для тебя сделала революция — как был дураком, так и остался им!
— Ну, легче!
— А что легче? Не прав, что ли? Да если тебя поставить рядом с образованным человеком из дворянского сословия, ты ему в подметки не годишься!
— А ты хоть захватил революцию-то?
— Здравствуй!
— Ты никак не мог захватить ее, а если даже и захватил, то ничего не должен помнить, потому что пешком под стол ходил.
— Как же это я не помню? Мою бабку звали Марья Нестеровна, у Марьи Нестеровны собрались петлюровцы и выпивали. Поставили шашки в угол, разделись, расстегнули рубахи, сняли ремни и отдыхали, откинувшись на спинку стула.
Марья Нестеровна принесла им пирогов, маринад и таежных грибов на закуску. Заранее были приготовлены постели, из сундука вынули белые простыни. Молодая девка стреляла глазами и бойко выглядывала из-за печки. Главный облюбовал ее и крутил ус. Марья Нестеровна принесла бутыль самогонки. Самогонка была крепкая, как синильная кислота, и напоминала цветом глыбу зеленого льда, выброшенную на берег. Пили, а на душе было гадко, потому что собрались делать мерзкое дело, за которое нужно отвечать перед богом.
Самый жестокий бандит встал из-за стола, поднял руку с рюмкой на уровне груди и сказал тост:
— Предлагаю выпить за командира эскадрона Мызникова и его коня!
Адрианыч в ударе:
— Знаешь, как в тайге охотятся на куропаток? Слушай. Называется это охота с бутылкой.
Идет охотник на лыжах и держит за пазухой бутылку с горячей водой. Тихо, красиво, небольшой снежок падает с неба. Куропатки сидят на макушках деревьев, как статуэтки, и наблюдают за охотником. Охотник не подает виду, вынимает бутылку и втыкает ее в снег через равные промежутки. Снег топится от горячей бутылки, и образуется вмятина с узким горлом внизу. Питаться зимой куропатке нечем. Единственная надежда — отыскивать бруснику под снегом. На дно образовавшейся лунки охотник бросает ягодку и едет дальше. Куропатка тут же замечает ягодку и слетает к ней. Просунувшись в горло бутылки и взяв ягодку, она уже не может вынуть назад головенку…
Когда Адрианыч умер, сняли деревянную ногу и хотели сжечь ее. Распилили пополам — а оттуда стали бабочки вылетать.
Чистосердечный цинизм
Канун Нового года. На почту пришли дуры-гимназистки купить открыточек. Гимназисткам пора замуж. Самые отчаянные преступления на почве любви свершаются в этом возрасте! Они свежи, веселы и здоровы, как нормандские лошади. Считается, что лучшие кормилицы бывают при наступлении поры возмужания, потому что лучшие соки организма накапливаются и ищут выхода. Хохочут, не знают, что писать и кому посылать эти дурацкие открыточки. Их читают с таким же отвращением, с каким писали. Мамаши гимназисток всю жизнь ходят в детях и относятся к открыточкам настолько серьезно, что открыточки заменили им церковь. Раньше скупали индульгенции, теперь ходят в газетный киоск.
Открыточки и правда красивые: развешанные на стене веером, они представляют целую флору ботанического сада. Глянцевитые, лакированные — самых нежных цветов, рассчитанных на уловление дешевых слащавых чувств, — начиная от лилового ириса и кончая огненно-розовым пылом, напоминающим щеку Венеры, — они куда милее сводных картинок! Вот на одной из них изображена живая хвойная ветка в каплях воска. На ветке висит горящая золотая игрушка, в которую можно глядеться, как в самовар. Это плод выдумки немцев, от которых пошли открытки. Для немцев Новый год — ритуальный праздник, на котором они могут даже публично совокупляться, как какие-нибудь хампсы в Египте…
Открыточками торгует бочка сала, в которую превратился тихий и беззащитный евнух, неопрятный и слепой. Он оказался ни на что не способным, не смог даже стать юристом. Его как будто разбудили, вытащили из курятника. Он в роговых очках, сбоку открытый сейф, дающий ему право напускать на себя важность. В сейфе всего тридцать копеек. Он ревностно считает их, словно разглядывает в подзорную трубу светила, и сбивается со счета, требует, чтобы девочки перестали смеяться, обиженно уставясь на них поверх очков, без которых видит лучше.