Вот настоящий талант, какое-то патологическое призвание к музыке! Если вам выпадет счастье послушать ее, непременно сделайте это, побросайте свои дела и поторопитесь — и вы не пожалеете, увидите настоящее чудо. Если мне скажут, что так удивлять мог только Паганини, то я отвечу, что это и есть Паганини.
На катке
Часто, увлекаясь западными композиторами, мы забываем свою, русскую музыку, такую прекрасную, дорогую нашему сердцу, совсем не похожую на эту западную, как бы не имеющую преемственности. А сколько в ней изобразительности и колорита, находок и характерных интонаций, присущих только ей одной, которые выделяют ее и ставят на особое место! Много раз приходилось восторгаться забытыми вещами, знакомыми с детства, заново переосмысливая мелодическое значение, изумляясь простоте изложения и новизне приемов.
Так и на этот раз, проходя мимо катка, я был очарован свежестью лирики Глинки. Звучал «Вальс-Фантазия» на фоне зимнего вечера, тишины и полного безлюдья вдоль забора, огораживающего каток. Простор и высота неба с голыми деревьями расширяли звучание и делали его торжественным.
Было тихо, морозно, садилось солнце. На фоне золотистого заката черными метелками сквозили голые деревья. А противоположный восточный небосклон звучал холодными красками противоречиво, как нечто угасающее, ледяное, мутно-синее. И вот на весь каток неслись звуки вальса, очаровывая своими взлетами скрипок, легким дыханием флейт и таинственными щипками пиццикато, после которых томно, с удалой значительностью вторили виолончели. Но когда дошло до валторны, я остановился, заслушался и решил войти в ворота катка. Там я был поражен картиной, которую увидел.
По сине-матовому льду, припорошенному снегом, носились, как в цирке, яркие костюмчики, режущие глаз шапочки всех цветов и шарфики. Мелькали во всех направлениях, то приближаясь, то удаляясь, скрежетали коньками по льду, пересекая каток из конца в конец и размахивая руками, дети в белых чулочках и гофрированных юбочках. Иногда на блестящем коньке загорался луч заходящего солнца и тусклым золотом освещал каток, угасающий в ледяных красках.
Сколько было радости, птичьего щебетания в этом мелькающем водовороте, утверждающем жизнь, особый смысл и наследие того прекрасного, что мы теряем с такой болью в своем старении, умирании. Это был особенный мир, живущий своей жизнью: суетливый, хрупкий, пленяющий свежестью раскрасневшихся щек на морозе, беззаботной подвижностью ускользающих фигурок. Зимние краски и пестрота мелькающей одежды приобретали от звучания оркестра иной смысл, полный праздничного ликования и трепетного детского любопытства к жизни. Развитие музыки росло все больше и больше, все сильнее придавало катку картинность и драматическую напряженность, доводя ее до феерического восторга. Экспрессивная атака скрипок и матовое звучание флейт будили чувства и мысли, заставляли понять редкие вещи. Эти звуки вживались в кипящую жизнь катка и придавали ей грусть.
Легкое, радостное настроение носилось в высоте и усиливалось свежим морозным воздухом. Чистое небо цвета морской зелени глубиной и нежностью походило на индийские эмали. Мир витал в этом небе. Весь двор катка был в глубоком истоптанном снегу, живописном и синем.
С одной стороны каток был чуть тронут золотисто-розовым налетом заходящего солнца с пепельными тенями от фигурок, совсем расплывшимися на матовом льду, с другой, противоположной, его окутывал сизый холод, звенящий и прозрачный, весь просвеченный голубыми тонами, с ватным серебром месяца на жемчужном небе. Вокруг дощатого забора, огораживающего каток, снег был сложен в кучи, многогранно срезанные фанерной лопатой, а кишащее фигурками блюдо катка смотрелось среди этих куч, как озеро среди леса.
Звуки вальса зачем-то меняли свои лирические интонации на драматические, поступательные, звучащие с упреком. Музыка вальса не похожа на все остальное, написанное Глинкой, выдавая в нем женское сердце. Не зря он плакал по каждому пустяку. Играя вальс в школьном оркестре, мы преувеличенно желали, чтобы музыка его была более мужественной.