В самом деле, нам, детям, все тогда казалось преувеличенным. Таинственными и непостижимыми казались театральные представления. Помнится мне, искусственная луна в «Маленьком Муке», тяжело плывшая по сцене, и актеры, мертвенно освещенные зеленым светом, как гипсовые лица покойников, трогали меня так сильно, что причиняли почти физическую боль…
Не так уж давно было и наше детство. Сколько времени прошло с тех пор? А ведь вся наша жизнь, все впечатления — в детстве. Кончилось детство, наступила пора зрелости — и тянется эта пора, как серый забор. А в детстве каждая мелочь — новое знакомство с миром, жуткое и неуловимое ощущение которого приятно вспоминать до самой смерти. Не зря простые люди устраивают себе добровольный возврат в детство, рожая детей: в этом они находят утешение и не могут устоять перед неудержимым соблазном.
Много лет назад я знал одну девицу-красавицу. Она часто встречалась на дороге. Ее красота производила на меня ошеломляющее впечатление. У нее был тонкий изящный овал лица, как у микеланджеловской богоматери, правильно очерченный нос с властными крыльями ноздрей, темный румянец и ласковые серые глаза. Эти глаза излучали божественный свет и доброту. И вот недавно я увидел ее случайно и был поражен переменой настолько, что остановился как вкопанный и долго смотрел ей вслед, удивляясь ее худобе, кривым макаронам ног и жалкому пальтишку. Стояла весна, она пробиралась по лужам, ковыляя, как мокрый грач. С подсохшими челюстями цвета замазки, смуглая, с безобразно очерченными бровями, как гейша, и бесцветными сухими губами, она напоминала грузчицу в пакгаузе, которая хватает маленькой рукой мешки с удобрениями, курит и сквернословит. Я встречал такую грузчицу с татуировкой на руке, где было выколото: «Покинута в 1946 г.».
Неужели эта красота исчезла бесследно, никогда больше не повторится? Остается надеяться, что только дети, это вечное обновление увядающей жизни, могут воскресить ее молодость. Но большей частью от хорошего семени бывает дурной плод, иными словами, таланты не передаются… Эта неразгаданная ирония подтверждает извечный закон природы, что все прекрасное хрупко и недолговечно, что раю место не на земле…
На катке быстро темнеет. Мерзну. Мысли настроены на грустный лад. Холод передается еще от катка, утратившего свои краски и ставшего серым и неинтересным Вальс смолк, пора уходить. Ухожу с катка, как после увлекательного спектакля.
В самолете
Прижимаюсь лбом к круглому стеклу иллюминатора — ищу горы. Который раз сожалею о том, что опять забыл посмотреть, как эти горы выглядят с высоты. День солнечный, тихий. Высота, на которой мы висим, расширяет горизонт бесконечно далеко, топит слюдяные дали в золотистом солнечном свете, создает мирное настроение, уже сильно отличающееся от земного. Горы совсем близко. Смотришь вниз: растительность становится редкой и чахлой, потом исчезает вовсе — появляется сплошной белый снег, по которому проложены две огромные борозды, ведущие прямо в горы. Кому нужно было проложить их?
Облака, как живые, движутся сами навстречу нам. Мы проходим сквозь этот ватный дымок, растворяющийся быстро и легко, как призрак; эти облачка мешают смотреть, всматриваешься сквозь них и различаешь туманно-синие, в белых сковородках, ближние горы. Они смотрятся отчетливо, но все же предстают передо мной, как фантастический мираж, далекий и совсем не похожий на то привычное, что всегда бывает покрыто зеленой травой.
Вся картина состоит из сплошного смешения гор с облаками, окутывающими их верхушки, заслоняющими их, заставляющими думать, что гора низкая, кончается там, где резко очерчивает ее снежный пласт Облака, как дым, сыплющийся с неба вниз, растворяются рваными хлопьями, ниже которых сверкает целая страна серебряных верхушек, плавно уходящих вдаль, скрывающихся от глаза и тонущих за горизонтом, где творится страшное: хмурые облака все больше властвуют там, горы кажутся бесконечно далекими, мутно-зелеными и в этой сплошной грязно-изумрудной мути, теряющейся в далеком солнечном свете, уходят далеко-далеко, к Ледовитому океану.
Раньше, когда еще не летал на самолете, испытывал страх высоты, сейчас — наоборот, восхищаешься этой высотой, жадно смотришь вниз и с чувством умиления рассматриваешь квадратики пашен, изумляешься, как удалось так ровно проложить дорогу, будто проведенную по линейке. А вон уж не так далеко железная дорога со столбами-спичками; по ним очень медленно, гладко движется крошечный поезд, однако относительно поезда спички бегут одна за другой довольно быстро.