Теперешнее поколение, вскормленное на лакомствах, так называемые акселераты, вымахивает до двух метров. Женщины превратились в лошадей, которым вместо подков придумали платформы, отнимающие всякую надежду мечтать о них вздыхателям маленького роста. На этих платформах они гарцуют, как в седле, и выискивают себе жеребцов по рангу, не догадываясь о том, что крупные жеребцы не нуждаются в них, набив себе карман списками, в которых числятся любовницы маленькие и ядовитые, как змейки, сидящие в кувшине факира.
Не верится, что голова мумии принадлежала прекрасной женщине, ничего не знавшей о своей будущей участи. Сколько жертв на совести повелительницы, скольких она уничтожила одним жестом, прихотью каприза? А теперь стоит под стеклянным колпаком для общего обзора. Она была беспечна, окружена роскошью и почетом, судьбы подчиненных вершила беспощадно, но смерть никого не обходит, она не считается ни с кем и неумолимо сводит в могилу всех, родившихся на этот свет, даже царей.
Мумия черна, как земля, отвратительной сажей ссохлась вросшая в кость кожа. Рядом с мумией священные животные: кошка и сокол. Раньше мумия лежала в саркофаге, теперь зачем-то понадобилось отделить ей голову и выставить под стеклом. Около мумии вертятся любопытные женщины, как синицы, завидевшие сало. Они не верят, что их ожидает та же участь, их невозможно убедить в этом.
Вот подходит под руку со скучающим франтом светская красавица в высоких лаковых сапогах на непомерно возвышающихся каблуках, напоминающих шахматную фигуру коня, и брезгливо отворачивается от мумии. Ей в голову не приходит призадуматься и задержаться возле нее хоть на минуту. Она интуитивно боится смерти, но не верит в нее, потому что молода, красива и полна желаний. У красавицы пушистые черные волосы, поблескивающие, как кожа змеи, сгустившиеся своими темными кольцами в непроглядную ночь. От нее тонко пахнет духами, аромат которых усиливает ее обаятельность, а кожа ее светла, как жемчуг. Она не может питать интереса к черной мумии и далека от нее, как приснившийся сон от реальности. Мумия безучастно смотрит на нее стооким драконом и не соперничает с ней в этой жизни, ей понятны вещи более сокровенные. Красавица как будто чувствует это. Мрачная тень, легшая на ее чело, выдает в ней беспокойство. Она смущена и, как вспорхнувшая бабочка, которой помешали, тащит прочь своего щеголя подальше от мумии, вроде недоверчивой резвушки, не поверившей гадалке.
Мумия не страшна, она смотрит перед собой черными дырками глаз и напоминает живым, что она тоже была женщиной, любила, смеялась, ревновала. Египетский зал, где стоит мумия, посещается неохотно, там вечно царит мрак, запах тлена и мертвая тишина, охраняемая каменными сфинксами, испещренными черточками, будто песчаные бури пригоршнями бросали в них гравий. А нужно было бы почаще заглядывать туда, где выставлена сохранившаяся самая древняя женщина мира.
Сейчас, когда в музей привезли Пикассо, толпа бросилась в залы, чтобы убедиться, что Пикассо в своей беспомощности равен ей. Это утоляет тщеславие толпы и радует ее втайне. Пытаясь прослыть культурной, толпа бессовестно сует свой нос туда, где бессильны даже искусствоведы. Монстры празднично, стадом устремились на выставку и с удовольствием созерцают ребусы испанского скомороха, который признался в конце жизни, что издевался над дураками.
Ценители искусства еще на улице создали длинную очередь у решетчатых ворот, встали на рассвете в длинный хвост и запахиваются от лепящего мокрого снега и ветра, как на похоронах. Неразборчивая публика задерживается у картин, как у клеток с диковинными зверями, и не в силах разобраться в пачкотне неунывающего долгожителя. Старые девы записывают названия картин на бумажке, как старухи в церкви, отсылающие записки с именами для поминания за упокой. Среди них весело ныряют модернисты, приверженцы шарлатанского направления. Все они маленького роста, с рыженькими бородками и старыми физиономиями, приближающими их к обезьяньему роду. Это так называемые представители русской школы безумия. Они довольны, посмеиваются, себе на уме — вчера их разгоняли полицейские с дубинками, когда они устроили выставку на тротуаре, — а сегодня они в почете: им покровительствует сам ихний бог.
Толпы подваливают на выставку неудержимым потоком, словно их подвозят на тачках. Они наводняют раздевалку, дерутся у буфетной стойки, прокурили туалетную, наплевали и намусорили, как цыгане, и, задержавшись у зеркала, безошибочно устремляются в зал, где размещена выставка. Эта выставка вытеснила Гейнсборо, Микеланджело и Челлини. Микеланджело загнали в темный зал и устроили ему карантин: завесили вход туда ленточкой, словно Микеланджело заболел чумой. Исчез Рембрандт, Дюплесси и Энгр.