— Согласен. И что же вам известно о взрывчатых веществах?
— Пожалуйста, спрашивайте.
Это начинало походить на экзамен, и, напустив на себя учености, я отвечал:
— Капитан Кандилл в своем «Словаре взрывчатых веществ» пишет, что фульминаты — это металлические соли гипотетической кислоты — фульмината водорода. Фульминаты бывают простые и сложные.
Так-так, например?
— К сложным относится медный фульминат — зеленые кристаллы, получаемые при выпаривании простого ртутного фульмината.
— Основательные знания. Сколько вам лет?
— Шестнадцать, сеньор.
— Шестнадцать лет?
— Подумать только, капитан! У этого юноши большое будущее. Может быть, переговорить с капитаном Маркесом, как вам кажется? Будет жаль, если он не поступит.
— Безусловно, — сказал, подходя ко мне, офицер инженерных войск.
— Но, черт побери, где вы всему этому научились?
— Где мог, сеньор. Скажем: я иду по улице и вижу в витрине какой-то незнакомый мне аппарат. Я смотрю на него и думаю: вот это, наверное, действует так-то и так-то а эта деталь нужна для того-то. И, разобравшись про себя, что к чему я захожу в магазин и спрашиваю и, поверьте, почти никогда не ошибаюсь. К тому же у меня неплохая библиотека и, кроме механики, я занимаюсь еще и литературой.
— Еще и литературой? — вмешался капитан.
— Да, сеньор, у меня собрана вся классика: Бодлер, Достоевский, Бароха[25].
— А, это тот анархист?
— Нет, господин капитан. Я не анархист. Но мне нравится читать, заниматься чем-нибудь.
— А как смотрит на все это ваш отец?
— Мой отец погиб, когда я был ребенком.
Наступило внезапное молчание. Офицеры дружно посмотрели на меня, затем переглянулись.
Было слышно, как завывает на улице ветер; я сдвинул брови, ожидая ответа.
Капитан встал, и я последовал его примеру.
— Поздравляю; приходите завтра. Сегодня я попытаюсь увидеться с капитаном Маркесом; вы этого заслуживаете. Это именно то, что нужно аргентинской армии любознательная молодежь.
— Спасибо, сеньор.
— Если сможете, заходите завтра; буду рад. Спросите капитана Босси.
Я попрощался — торжественный, важный от переполнявшей меня радости.
Теперь я мчался сквозь темноту, перепрыгивая через изгороди, дрожа, как ликующая струна.
Сейчас я, как никогда, был уверен в своем великом предназначении. Из меня мог бы выйти второй Эдисон, генерал со славой Наполеона, поэт, равный Бодлеру, демон, Рокамболь.
Я был на седьмом небе от счастья. Людские похвалы заставили меня пережить удивительные часы, когда сердце, казалось, вот-вот разорвется под напором ликующей крови, и во сне жители моей ликующей страны влекли по земным дорогам мой образ — образ бога юности.
Из двухсот поступавших было отобрано около тридцати человек.
Утро было пасмурное. Уходила вдаль суровая равнина. Серо-зеленое однообразие таило безымянную угрозу.
Мимо запертых ангаров сержант провел нас в казарму, откуда мы вышли уже переодетые в комбинезоны.
Начался мелкий дождь, но капрал повел нас на гимнастику, под которую был отведен конский загон за столовой.
Упражнения были несложные. Прилежно исполняя команды, я чувствовал, как безразличие равнины овладевает мною. Я двигался, как загипнотизированный; в душе пробуждалась боль.
«Если бы она увидела меня сейчас», — думал я.
Словно тень по залитой лунным светом стене, промелькнула она, и я вновь увидел в далеких сумерках умоляющее лицо девочки, прислонившейся к осокорю.
— Эй, не спать! — крикнул капрал.
Пришло время обеда, и, шлепая по грязи, мы столпились у зловонных котлов. Дымили сырые дрова. Сгрудившись, мы протягивали повару жестяные миски.
Зачерпнув из одного котла, повар тыкал похожей на трезубец вилкой в другой и мы с жадностью набрасывались на еду.
За едой я вспомнил о доне Гаэтано и его жене. Это было совсем недавно, но мне казалось, что между невеселым безмолвным вчера и неопределенным сегодня пролегли века.
«Все изменилось, но кто теперь я? Я — подросток в мешковатом комбинезоне?» — подумалось мне.
Прислонившись к стене казармы, поставив миску на колени, я глядел на прерывистые струи дождя, не в силах отвести глаз от горизонта — местами вздыбленного, местами гладкого, как стальной брус, и такого беспокойного, такого мятежного, что при взгляде на него дрожь пробирала до самых костей.
Часть учеников, собравшись в кружок, смеялась, остальные мыли ноги в поилке.
«Да, такова жизнь, — сказал я себе. — Всегда сожалеть о том, что прошло».
Лениво журчала вода. Да, такова жизнь. Я поставил миску рядом и углубился в тревожные размышления.
Смогу ли я когда-нибудь изменить свое жалкое положение, перестать быть мальчиком на побегушках, сделаться в один прекрасный день важным господином?
Мимо прошел лейтенант, я вскочил, отдал честь… И снова, забившись в угол, остался наедине со своей болью.
И не стану ли я одним из этих людей — в заштопанной рубашке с грязным воротничком, в порыжелом костюме и в огромных стоптанных ботинках, прячущих намозоленные ноги, намозоленные за долгие часы скитаний от двери к двери — в поисках работы?
Душа моя трепетала. Что, что мог я сделать, чтобы выйти победителем, чтобы раздобыть денег, много денег? Конечно, вряд ли я найду на улице бумажник с десятью миллионами. Тогда что же? И так и не выяснив про себя, смогу ли я убить (при условии, разумеется, что у меня нашелся бы богатый родственник, которого я мог бы убить и потом раскаяться), я понял, что никогда не смирюсь с нищенским существованием, которое беспрекословно влачит большая часть человечества.
Внезапно, с необычайной отчетливостью осознав, что страстное желание выделиться, отличиться уже никогда не покинет меня, я подумал: «Дело не в одежде и не в деньгах, — и, превозмогая стыд, признался: — Нет, больше всего я хочу, чтобы мной восхищались, восхваляли меня. В самом деле, какая разница, кем я буду? Пропащим бедолагой? Пусть!.. Но жизнь посредственности… Быть забытым после смерти — вот что ужасно. Ах, если бы из моих изобретений что-нибудь вышло! И все-таки когда-нибудь я умру; и по-прежнему будут мчаться поезда, и люди пойдут вечером в театр, а я, я буду мертв… мертв навсегда».
По рукам пробежали мурашки. Я смотрел на небо, по которому плыли облачные армады, и мысль о вечном небытии ужасала мою плоть. Я торопливо встал, поднял миску и направился к поилке.
Ах, если бы я мог выдумать что-нибудь, чтобы никогда не умирать, хоть бы мне и исполнилось пятьсот лет!
Меня подозвал капрал, проводивший строевую подготовку.
— Слушаюсь.
Пока шли занятия, я попросил сержанта узнать, не сможет ли капитан Маркес уделить мне немного времени: я хотел посоветоваться с ним насчет своей новой выдумки — окопного миномета, который должен был стрелять снарядами большей убойной силы, чем шрапнель.
Посвященный в тайну моего призвания, капитан Маркес обычно соглашался выслушать меня и, пока я рисовал на доске, наблюдал за мною из-за очков взглядом, в котором светилось любопытство, ирония и снисходительность.
Я бросил миску в мешок для грязной посуды и поспешно зашагал к зданию «клуба».
Капитан Маркес был у себя. У стены стояла походная койка, этажерка с журналами и учебниками по военному делу; чуть поодаль висела доска с ящичком для мела.
— Посмотрим, посмотрим на вашу пушку. Изобразите, пожалуйста, — сказал капитан.
Я взял мел и сделал чертеж.
— Итак, — начал я, — вам известно, мой капитан, что основной недостаток крупнокалиберных орудий — вес и габариты.
— Да, и…
— Я предлагаю следующее решение: снаряд должен иметь отверстие в центре и помещаться не внутри ствола, а надеваться на железный брус, как кольцо на палец; взрыв запального заряда происходит в специальной камере. Преимущество моей системы состоит в том, что, при огромном увеличении калибра и мощности заряда, вес орудия остается неизменным.
— Так, так… Понятно… Но вы должны помнить следующее: внутренний и внешний диаметр, а также длина ствола рассчитываются в соответствии с калибром снаряда, его весом и типом пороха. Другими словами, снаряд, по мере сгорания пороха и под воздействием газов, перемещается в стволе таким образом, что в конечной точке он получает максимальный заряд энергии.