Сейчас он вновь держался поближе к столу и это был явный признак, что головным уборам караванщиков угрожала опасность быть украденными. Кидаренок, не торопясь и в деталях, рассказывал караванщику обстановку в городе.
Жена богатого купца Семаха вновь ждала ребенка, и прорицатели предсказывали купцу рождение двойни. Прокуратор Иудеи Понтий Пилат ввел в город на зимовку оккупационный легион, вывесил на стены знамена и значки с изображением орлов и божественного принцепса. Не признававшие подобных изображений иудеи возмутились и потребовали убрать знамена и значки, но прокуратор грубо отказал им в этом. Тогда первосвященники пожаловались Вителию, а тот, в свою очередь, — цезарю Тиберию. Тиберий наказал всадника Пилата за непочтение к религиозным чувствам местного населения и велел святотатственные для местного населения знаки убрать.
Еще раньше прокуратор затеял построить в Иерусалиме водопровод, чем также возмутил население. Была потасовка, в которой римские легионеры действовали довольно жестоко. Цезарь вновь стал на сторону Вителия и первосвященников. Он наказал прокуратора, поэтому у Понтия Пилата отношения с местным начальством довольно натянутые, и ходят слухи, что скоро его с прокураторства уберут как не обеспечивающего римские интересы, а может, и вообще сошлют в глухую испанскую провинцию.
Караванщик слушал внимательно, время от времени вытирая жирные пальцы о покрывавший стол холст и прикладываясь к чаше с вином. Видно было, что рассказчика он слушает вполуха и напряженно думает о чем-то своем.
На окраине города, докладывал Кидаренок, можно послушать прорицателя. Конечно, не дельфийский оракул,[5] но порой угадывает все так точно, словно с богом ночью общается. Римская солдатня его побаивается, но вещать не мешает. Недавно волнения в Галлии предсказал, тут эти волнения и начались, словно сам он их галлам заказывал. Предсказывают иногда, но чаще попадают пальцем в небо:
— Урожай в этом году хорош, а цены на нильского окуня снова поднялись. Хорошие цены держатся на ишаков и волов, а вот на лошадей — заметно упали. Это и к лучшему, ясно ведь, что войны не будет и, следовательно, простому народу не о чем волноваться.
Уловив рассеянность хозяина каравана, Кидаренок спросил, не ищет ли караванщик какие-либо товары и не нуждается ли в каких-нибудь услугах. Тот ничего не ответил и продолжал расспрашивать о происходящем в городе.
— Я же говорю, предсказатель у нас объявился, — сказал Кидаренок. — Живет близ города, построил себе каменный храм и каждый день выходит прорицать. Недавно волнения в Галлии предсказал, а волнения возьми и начнись…
— Бывает, — неопределенно сказал караванщик. — Предсказателя-то как зовут?
Предсказателя звали Мардуком. По рассказам хозяина постоялого двора, у него вместо ног были блестящие копыта, а одевался этот Мардук так, как никто в Иудее не одевается, да и в Риме, пожалуй, такие одежды никто. не носит. Одно слово — халдейский маг.
— Мардук. — Караванщик хозяйски развалился за столом и поковырял в зубах палочкой. Знак был добрым, он означал, что еда и питье караванщику понравились, и Кидаренок вновь задал свой вопрос, не нужно ли купцу что-нибудь из иерусалимских товаров. Спрашивал он из тайной корысти, понимал, что, выступая в торговой сделке посредником, мог иметь неплохой навар.
Караванщик, ковыряя в зубах острой палочкой, оценивающе разглядывал Кидаренка, потом пришел к какому-то выводу и поманил хозяина постоялого двора ближе. Кидаренок услужливо приблизился.
— Бычьи жилы достать можешь? — спросил караванщик. Кидаренок сразу вспотел. Бычьи жилы шли на изготовление луков и были стратегическим сырьем.[6] Римские соглядатаи следили за сдачей бычьих жил ежедневно — не успеют быка забить, они уже тут как тут со своими подсчетами. Узнают о сделке, мигом на столб отправят! Не-ет, с этим караванщиком нужно было ухо держать востро, опомниться не успеешь, как тебя на неправедный суд прокуратора потянут или первосвященники прикажут каменьями забить!
— Трус хорошего вина не пьет, — заметил караванщик. Это Кидаренок и сам знал. Смел тот, кто съел. А если съел, так, значит, и сыт. Трусость толкала его к осторожности, жадность подталкивала к безрассудству.
— Может быть, вам ещё и воловьи кишки нужны? — с еле заметным сарказмом спросил он.
Воловьи кишки у римлян шли на катапульты и баллисты, и учет их велся ещё более строгим образом, нежели учет бычьих жил. Если за жилы могли просто отправить на столб или крест, то уж за хищение воловьих кишок грозило обязательное распятие стремглав. Хорошего в этом было мало. Но и заработать можно было не только на хлеб и на масло с финиками.
— А ты не глуп, — похвалил караванщик. — Только вот не пойму я, можно с тобой дело иметь или доноса ждать надо?
Кидаренок оскорбленно прижал руки к груди.
— Ты подумай, — посоветовал караванщик. — Я доносов не боюсь, ты уж поверь, знаю, что говорю. Я уеду, а ты, друг, жизнью рискуешь.
— Не знаю, как называть вас, добрый господин, — сказал Кидаренок, все ещё делая обиженный вид.
Обиженный или оскорбленный в сделке всегда особую выгоду имеет, обиду и оскорбление всегда загладить хочется, а как сделать это лучше, нежели отсыпав лишнюю горсть монет?
Караванщик, кривя губы, ещё раз осмотрел его с ног до головы.
— Зовут меня, — сказал он, — Иоанном Соф-Оном, но ты можешь называть меня Софонием.
— Постараюсь вам помочь, благородный Софоний, — кланяясь, сказал Кидаренок. — Трудное дело, но если уж за дело берусь я, клиенты всегда остаются довольными.
— Щедрым бывает лишь тот, кто получает искомое, — усмехнулся караванщик.
— Вы останетесь довольны моим усердием, — сказал хозяин постоялого двора. — Надеюсь, не меньше, чем я порадуюсь вашей щедрости.
Караванщики поднялись из-за стола, и в это время обнаружилась пропажа головных уборов.
— Воров завел? — тяжело глянул Софоний на хозяина постоялого двора.
Кидаренок извинялся долго и косноязычно. Головные уборы караванщиков искали повсюду, даже в котлах посмотрели, но, разумеется, кидары так и не нашлись. Недовольно ругаясь и грозя хозяину, гости покинули харчевню, отправляясь к себе в комнату. Когда караванщики вышли, хозяин постоялого двора вытер со лба холодный пот. Ну и глаз был у этого Софония, тяжелый глаз, властный — ещё немного, и Кидаренок сам бы достал из-за пазухи украденные головные уборы, которые словно теплые голубки пригрелись уже у него на груди.
Дождавшись, когда караванщики уйдут, Кидаренок прошел на свою половину, посидел немного, любуясь на свои новые приобретения, потом открыл сундук, до верху набитый самыми разнообразными головными уборами, и, облегченно вздохнув, бросил шапки сверху, мимолетно подумав, что скоро ему придется покупать ещё один сундук.
Глава третья,
Прорицатель располагался в пирамидальном храме близ Иерусалима. Храм этот походил на гробницу царя Мосола,[7] и для его строительства были использованы фарерский мрамор и темно-коричневый баальбекский базальт. Строители храма рассказывали о путаных лабиринтах внутри него; по их словам получалось, что храм этот строили словно бы для быкоподобного Астерия. А уж запасных выходов в храме было как в норе у пустынной лисы — видимо-невидимо. Некоторые говорили, что предсказатель этот явный жулик, иначе зачем бы ему столько запасных выходов? Другие же утверждали, что в наше время и честному человеку нужно всегда иметь запасной выход, а уж предсказателю-то боги велели — мало ли кому станешь неугоден за откровенное предсказание смерти или иных каких несчастий.
Сам прорицатель постоянно жил в тенистом подземелье храма, куда не допускался никто. Ходили слухи, что спит прорицатель в хрустальном гробу, желтый и жуткий, и лишь к полудню члены его начинают наливаться упругостью и силой, прорицатель открывает глаза и встает со своего ложа. Некоторое время он ходит по своему подземелью задумчиво и тоскливо, поет песни на непонятных языках, а ровно в полдень появляется на терраске храма в странном одеянии, и вместо ступней у него черные лакированные копыта, как у кентавров. С террасы оракул делает правой рукой ритуальные пассы и знаки толпе, а потом начинает говорить вещи столь чудовищные, что разум отказывается в них верить.
6
Слава богу, данные устарели, поэтому за нарушение режима секретности и шпионаж в пользу враждебных держав автора уже не привлекут.