Уже позже, когда Кунжаков, освободившись от своего серебристого одеяния, лег в лагере на скамейку, заново переживая случившееся с ним и радуясь, что остался жив, к нему подошел озабоченный водитель. Всегда он выглядел несколько самоуверенно, но сейчас смотрелся так, словно его доской из-за угла шарахнули. И именно в тот момент, когда он на свидание с любимой женщиной шел. Водитель поманил Кунжакова. Они прошли мимо уфологов. Уже приободрившиеся ученые наперебой рассказывали желающим о своем геройском поведении в момент инопланетной атаки. Водитель завел Кунжакова в заросли кукурузы, опасливо огляделся по сторонам и сдавленным шепотом сказал:
— Слышь, Николаич, а я ведь узнал тех, кто по нам в Михайловке из «Осы» лупанул! Помнишь двух прапорщиков, из спецгруппы? Они это были, мамой клянусь!
— Это ты о ком? — переспросил Кунжаков. В первый момент он водителя даже не понял, а когда понял — похолодел. Прапорщиков он помнил. Таких не забудешь. Это как Илью Муромца со товарищи в дозоре увидеть. Раз увидишь, век помнить будешь!
Но водителю он почему-то сразу поверил. Даже не спросил, зачем прапорщикам из специального подразделения из ручного огнемета по машине с уфологами стрелять.
Вернувшись в палатку, старший лейтенант бросился на свою койку и долго смотрел в брезентовый защитного цвета потолок. Вот, значит, какие дела пошли! Вот, значит, какие пряники из небесного мешка сыплются! Мотать надо было отсюда, под любым предлогом надо было мотать. Кунжаков даже думать не хотел, по каким таким причинам прапора по их машине из «Осы» стреляли. Ясно ему было, что сами прапорщики на такой шаг никогда бы не пошли. А раз стреляли, значит, приказ высокого начальства получили. О причинах такого приказа старший лейтенант себе голову не ломал. Ясный месяц, провокация затеивалась. И пахла эта провокация кровью. Андрей Кунжаков себя дураком не считал, а потому в чужом спектакле играть даже главную роль не желал.
«А может быть, и не было никакого вторжения? — мелькнула неожиданная мысль. — Может, вся эта хренотень и была затеяна для того, чтобы эти мордовороты из особого подразделения потренировались?»
Но тут же он вспомнил семью, задержанную им с десантниками в ночь накануне распада Сферы, и отогнал от себя соблазнительную мысль. Не походили задержанные люди на участников спектакля. Скорее он, Кунжаков, был свидетелем самой настоящей трагедии, которой так и не понял.
И все-таки…
Страшно подумать, кто и зачем отдал приказ специальному подразделению стрелять в машину с уфологами из ручного огнемета. А еще страшнее — думать о последствиях этого выстрела. Стояла бы сейчас закопченная машина в самом центре Михайловки, и Кунжаков вместе с остальными скалил бы зубы на окружающий мир.
6. МОСКВА,
Глава администрации Президента Александр Уранович Крымов с утра был не в самом лучшем расположении духа. Честно говоря, ему вообще не хотелось идти на работу. Это только кажется, что кремлевские чиновники радостно бегут в свои кабинеты, где медом намазано и пачки долларов лежат в каждом углу. Как бы не так! И у чиновников бывают дни, когда хочется плюнуть на все, прихлопнуть рукой будильник и перевернуться на другой бок. Хай там все горит синим пламенем!
Особенно сегодня.
Уже с утра позвонили из секретариата и доложили неприятнейшую весть: ранним утром в своем кабинете застрелился министр обороны Грошев. Офицерскую честь, подлец, соблюдал! Ну и дурак! Если бы все министры обороны стрелялись для того, чтобы сохранить свою честь незапятнанной, у нас с Грачева торжественные проводы видных военачальников в последний путь не прекращались бы.
Нет, по-человечески Крымов министра понимал. Не каждому такая ноша будет по плечу. Принять решение, которое пугает своей жестокостью, может не каждый. Помнится, когда принималось решение о замораживании нищенских пособий пенсионерам, сам Александр Уранович поначалу не выдержал и голосовал против. Два дня его премьер обхаживал, графиками и диаграммами весь кабинет завалил, чтобы показать — не потянет государство такой тяжести. Боливар российской экономики никак не мог свезти двоих — справиться с выплатой внешнеэкономического долга и обеспечить пенсионерам сносную жизнь на уровне российских же стандартов. Но Крымов понял все, наступил на горло собственной песне. Пенсионеров, конечно, жаль, но когда государство в опасности, приходится принимать непопулярные решения. А Грошев струсил. Испугался встать перед судом Истории. Понятное дело, даже после смерти человеку хочется выглядеть лучше, чем он был при жизни. «Ну и дурак! — уже второй раз с раздражением подумал о министре Крымов. — У нас борзописцев от истории, слава Богу, еще хватает. Подправят немного, подкрасят, глядишь, все оно и будет выглядеть вполне пристойно».
В Министерство обороны Крымов, разумеется, не поехал. Там сейчас специалистов из ФСБ, МВД, контрразведки понаедет, правительство своих скорбителей пришлет, депутаты Государственной Думы будут рады покрасоваться перед объективами телекамер. При мысли, что придется общаться с коммунистами, с элдэпээровцами, бывшими товарищами, изгнанными из правительства и администрации и объединившимися в Союз правых сил, Крымов испытывал тошноту и раздражение. И ведь показали этим идиотам на выборах, что значит общественное мнение, так нет, все продолжают апеллировать к народу. Народ, как обычно, безмолвствует. Народу надо хлеба и зрелищ. Больше народу ни хрена не надо. Лают обычно общественные моськи из прикормленных средств массовой информации. Вот их тявканье и выдается за общественное мнение. Крымов это знал лучше других, а потому никогда не опускался до участия в передачах радио и телевидения. Там все равно — или. извратят его слова, или вообще не дадут высказаться. Немногим больше Александр Уранович жаловал газеты, да и то при условии, что авторство статьи будет принадлежать лично ему и ни одно его слово не будет изменено борзописцем, жаждущим редакторских лавров.
Самоубийство Грошева выбило главу кремлевской администрации из колеи. Ясно было, что Президенту уже о случившемся доложили, а это, в свою очередь, означало, что озвучивать коллективную идею, где мыслям Президента было уделено немалое место, придется кому-то другому. По всем прикидкам выходило, что это придется делать Александру Урановичу. Идейных вдохновителей у нас хватает, нет только руководителей, которые не боялись бы взять на себя решение политической проблемы.
Как говаривал остроумнейший человек, бывший начальник союзной еще внешней разведки Леонид Шебаршин, есть только один деятель, на которого возлагается вся ответственность, но который ответственности не боится, — Сталин. М-да… Россия, конечно, великая страна, но каких боязливых мышей она родила!
Крымов не без оснований считал себя много способней большинства нынешних лидеров, которым он был вынужден подчиняться, но в глубине души понимал, что всю свою жизнь он будет находиться на третьих ролях. Кураж у него был не, тот, командного блеска в глазах и резкости в голосе не хватало. Ему бы свой ум, изворотливость Березанского, властность Гуся, коммуникабельность нынешнего Президента — тогда бы Александр Уранович Крымов себя показал с наилучшей стороны…
Что бы он сделал, если бы обладал всеми необходимыми качествами, Крымов не додумал. Зазвонила вертушка, и по ее требовательному звонку Александр Уранович догадался, что неприятного утреннего разговора с Президентом все-таки не избежать.
— Что скажешь, Александр Уранович? — спросил Президент. — Крепко нам Грошев подгадил! Что делать теперь будем?
Крымов промычал что-то нейтральное. Он прекрасно понимал, что именно имел в виду его собеседник. Более того, он понимал, что Президент требует от него. Междометиями здесь отделаться было крайне сложно. Президенту был необходим человек, который мог и обязан был озвучить принятое накануне решение. И этим человеком он видел Александра Урановича Крымова. Стреляться Крымову не хотелось, но и быть козлом отпущения он не особенно стремился. Как там пел покойный бард Владимир Семенович Высоцкий? «Не противился он, серенький, насилию со злом, а сносил побои весело и гордо…» М-да… Весело и гордо…