Между тем построение армии Князя Тьмы стремительно завершалось. С фотографической быстротой проявлялись на теле пустыни укрепления и редуты. Ифриты плавили песок, превращая его в высокопрочную кремниевую броню, неуязвимую для пуль и снарядов, даже если те и несли знаки святости. Гоблины и гномы рыли укрепления с неимоверной быстротой, и их тут же занимали бескрылые демоны, свиноподобные черти и прочая нечисть, пришедшая истребить род человеческий и одержать очередную победу над Добром.
Вельзевул сразу бросил своих демонов по левому флангу, но там стояли смертники из мусульманских кастратов и убеленных скопцов, которые за жизнь особо не держались и дрались с отчаянием и злобой обреченных. Демонам с трудом удалось пройти по выжженной кипящей земле около километра, кастраты и скопцы отбивались из окопов бутылками со святой водой, а когда положение стало совсем безнадежным, вызвали огонь на себя. Установки «Варфоломей» сделали свое дело — легион «Фельдкригс» приказал остальным демонам долго жить, рога и копыта после боя собирали по всей равнине, дымящейся от святой воды и серных изотопов.
Спустя час в бой вступил и православный корпус.
На стороне Ада дрались наемники, на которых священное оружие не действовало. Половина легиона состояла из негодяев всех времен и народов, призванных в ряды легиона прямо из адских котлов, вторую половину составляли проверенные в боях выходцы из СС, которых особо собирать не пришлось, в конце концов, и в Аду образца XX столетия уже был определенный порядок. Легионерами командовал немецкий фельдмаршал Кейтель, повешенный по приговору Нюрнбергского международного трибунала. Фельдмаршал был рад покинуть котел и отдохнуть от мучений, более того, перспектива вообще уйти от наказания в случае победы придала Кейтелю храбрости и ума.
Двумя клиньями при поддержке огнедышащих пеших драконов легион навалился на позиции православного корпуса. Ракетчики драконов остановили, но грешники уже вышли на расстояние, достаточное для рукопашной. Вывернутая наизнанку одежда и Библия в кармане были надежной защитой от злобных фейри, но совсем не спасали от атаки грешников. Здесь уже все решали сила и тренированность. Все смешалось в окопах. Драка была кровавой и яростной, в ней приняла участие и разведка. Александр Иванов в бою получил касательное ранение, его зацепил шпагой французский легионер в гвардейском мундире, но серебряная пуля в лоб, выпущенная из пистолета Иванова, успокоила лягушатника уже навсегда и безо всякой надежды на новое воскресение. Кровавой ценой легионеры были отброшены на свои позиции, и в боевых действиях наступило некоторое затишье для того, чтобы противники оценили позиции и подсчитали потери.
Пространство между армиями дымилось. В небе продолжали бой с нечистью реактивные истребители, которым на помощь пришли Ангелы и одиннадцать светловолосых валькирий в рогатых шлемах и с огненными копьями в руках. Надо сказать, что копья разили слуг дьявола не хуже телеметрических ракет. Что за оружие было у Ангелов, сказать было трудно, но гарпии и драконы от него рассыпались на части прямо в воздухе. Однако и в воздухе бой явно шел на убыль.
Обменявшись ударами, армии принялись окапываться, и стало ясно, что одним днем Битва не закончится и предстоящая бойня будет кровавой и затяжной.
Ближе к вечеру над полем боя появилась Благодать. По ней стреляли, но Благодать невозмутимо шествовала по песку, собирая останки погибших воинов, которые отныне отправлялись в Валгаллу.
Независимо от исхода Битвы для погибших солдат она уже завершилась.
— Почему же нельзя возвратить их ещё раз, ведь Битва ещё не закончилась? — недоумевал Александр.
Вопрос этот волновал и других, но ответ ротного капеллана прозвучал странно.
— Господу нашему это неугодно, — сказал капеллан. — Силы Добра и Зла в каждой схватке используются только раз.
Господу неугодно! Словно не кровь лилась, а шахматная партия разыгрывалась.
14
Небеса были полны звезд.
Иванов сидел в кресле у окна, смотрел на звезды и жалел, что у него нет сигарет. Сейчас сигарета пришлась бы весьма кстати.
Дневные разговоры не давали ему покоя. Александр страстно желал и боялся поверить в них.
Вернуться на Землю! Пусть не домой, но на Землю. Вдохнуть запах степной травы, пройти по месту, где когда-то находилась Божновка, увидеть, как плывут над землей облака, искупаться в Медведице и посидеть с удочкой у темного омута, Заросшего лилиями и кувшинками, посмотреть, как строят свой муравейник муравьи, увидеть, как планирует над мелководьем цапля, услышать тревожный Свист сусликов в степи и знать, что это все не искусственное, что все настоящее — от малой травинки, приподнимающей камень в степи, до снежных вершин, упирающихся в сахарно-голубые небеса.
Ему показалось, что за время, проведенное в Валгалле и позже в Граде, он уже забыл, как выглядят земные пространства. Оказалось, что он ничего не забыл.
В первые дни пребывания в Валгалле им сказали, что никто и никогда больше не увидит дома, что вся Земля заражена ядами и радиоактивностью на долгие времена, но горе их утраты скрашивалось чувством Победы. Они выступили на стороне Добра, и Добро победило Зло. Отныне и навсегда не будет больше неправды и лжи, отныне и навсегда будут торжествовать справедливость и нравственность. Тот закон, что дал Господь созданному Им миру, наконец восторжествовал.
За одно это можно было заплатить любую цену.
И только спустя десятилетия, пожив в Валгалле, где царили вечный пир и вечная битва, краем глаза увидев порядки, царящие во Граде и на Седьмом Небе, где жили избранные, он начал испытывать сомнения — так ли уж хорошо жить в мире, лишенном первородного греха?
Ему возражали — разве это плохо, что никто из людей не нарушает закон? Хорошо, соглашался он, плохо лишь то, что закон не нарушает никто из людей. Остальные вели себя по отношению к закону довольно свободно. Да, никто из людей на нарушал закона, но похоже было, что закон этот был писан лишь для людей.
Что тебе надо? — говорили ему. Человечество сыто, избавилось от своих социальных язв и все счастливы. Да, счастливы, соглашался он. Но разве от счастья они возглашают осанну и восхваляют Творца? Для чего же тогда невыходы к Храму объявляют нарушением, почему каждой вере уготован свой уголок и наказывается тот, кто пытается свою веру донести до ещё не уверовавших? И зачем херувимы на улицах? Ну, это ясно, говорили ему. Херувимы нужны, чтобы зло не вернулось. Но разве, сторожа мир Добра, херувимы не творят Зло? Да ты философ, говорили ему. Спроси остальных, Может быть, они тоже не хотят навязанного им счастья? Им не нужно бессмертие? Не нужна сытость? Не нужна уверенность в завтрашнем дне? Может быть, они откажутся от херувимов, чтобы оказаться беззащитными перед внезапным нападением сил Зла? Нет, Александр, ты идиот, если думаешь, что возможен иной ответ. Ты же сам видишь, что даже писатели и поэты, эти инженеры человеческих душ, спокойно воспринимают данную нам реальность. Чего же хочешь ты? Пей, друг, ты заслужил свое право на вечный отдых. Так говорили ему в Валгалле. Иванов смотрел на звезды.
То, что в Небесах были существа, недовольные установленными на них порядками, нисколько не удивило его. Гораздо более удивительным было бы всеобщее довольство и умиротворенность. Смущало одно — критерии Добра и Зла имели нечеткие очертания. Оказалось, что можно творить Зло во имя Добра, и Добро оказалось не всегда позитивным. Оказалось, что религии все-таки нетерпимы друг к другу, и для того чтобы достичь гармонии, потребовалось разобщить человечество на несколько обитаемых миров, а потому допускалось творить Зло во имя того, чтобы чужая нетерпимость и чужая вера в Добро не столкнулись в неодолимом противостоянии только потому, что это противостояние вновь вело к установлению Зла как философской категории, а следовательно, обещало неизбежность новой Битвы.
И вновь нахлынули воспоминания, и в этих воспоминаниях столкнулись в пустыне две армии, которым предстояло одержать победу или умереть, и между ними не могло быть перемирия, только война до уничтожения одной из сторон.