— У Ганса был слабый подбородок. Таким мужчиной легко вертеть, но не факт, что вертеть им будешь только ты.
Амелия улыбается.
— А Герберт? Что вы тогда скажите о нем?
— У графа Бертинского добрые глаза, — отвечаю я.
И здесь я говорю правду.
Амелия вздыхает.
— Ну, мы все равно еще слишком молоды. К тому же: Ганс все же посимпатичнее.
И фыркаю, и лишь потом до меня доходит, что Амелия шутит надо мной.
Еще некоторое время мы идем, обсуждая общих знакомых мужчин. Амелия указывает на черту во внешности, я говорю что, по моему опыту, она означает. Но почти на подходе к Хилсноу мы слышим звук топора. Надеюсь, это не мои друзья разбойники. У меня для них ещё есть несколько магических сюрпризов, на случай, если в пошлый раз им было мало знакомства со мной, но все же я устала, и предпочла бы не встречать никого лишнего и озлобленного. И судьба благосклонна ко мне, ибо мы встречаем лишь лесоруба Олафа.
Олаф — человек гора. Мощный, неколебимый. От Юджина я слышала, что некогда Олаф был солдатом, и мог один перемолотить добрый десяток бойцов противника. Но после ранения в ногу Олаф стал хромать. Его отправили на пенсию и теперь он лесоруб. Правда деревьям, которые он столь остервенело рубит, я не завидую.
Обычно, Олаф очень мил со мной и Амелией. Последнюю даже величает Маленькая госпожа. И всегда снимает перед нами шляпу. Но сегодня лесник лишь бурчит что-то себе под нос и продолжает работу, толком не поздоровавшись с нами.
— Демоны! — ругается Амелия, когда мы отходим от Олафа на почтительное расстояние.
— Что случилось? — озадаченно спрашиваю я.
— Герберт в лавке рассказывал мне сплетню, будто мой брат и дочь Олафа…Ну вы понимаете, маменька.
Я киваю.
— Вот теперь, похоже, об этом знает и Олаф, — почти плачет Амлеия.
Я с ней согласна. Говорят, Олаф любит и бережет дочь. Хоть его куколка и имеет дурную славу весьма доступной девушки, Олаф, как и каждый папаша, в это не верит. Для него она — его малышка. А вот если кто донес на Арнольда, что тот "обидел" малышку…
— Демоны, — повторяю я за Амелией, — Нам надо предупредить твоего брата!
С мачехами и так все ясно…
Придя в Хилсноу, я прошу Амелию поставить чай, а сама первым делом наведываюсь в комнаты Арнольда.
Здесь, как и в покоях Амелии, я бываю крайне редко. Дети потеряли много дорогих им вещей, и все, что у них есть-это приватность. Кто как не я знает, насколько важно порой зализать раны в темноте?
Но сегодняшний вечер исключение. С Арнольдом нужно поговорить с глазу на глаз, и потому я переступаю порог его спальни.
Там все очень аккуратно. Много более аккуратно, чем можно было предположить. Постель застелена. Мундир висит в шкафу. Оставшиеся вещи ровно стоят на полках книжного шкафа.
Уже темнеет, и Арнольд сидит за письменным столом со зажжённой свечей. Даже не замечая меня, юноша что-то увлеченно пишет.
— Арнольд! — окликаю его я.
Тот поднимает голову.
— Позволь объясниться, что ты сделал с дочерью дровосека Олафа?
Арнольд удивленно смотрит на меня, а потом, когда смысл моих слов доходит, смеется.
— Ничего такого, маменька, что мог бы сделать.
— И как мне это понимать?
Арнольд пожимает плечами.
— Понимайте как знаете!
Как знаю?!
Я подхожу к пасынку и разворачиваю его за плечо так, чтобы он посмотрел мне в глаза.
— Арнольд, ты ведь понимаешь, что при желании Олаф перегнет тебя как соломинку?
Пасынок вздыхает.
— Да не трогал я его дочь! Хотя я, пожалуй, единственный, кто эту Гретту не трогал!
— Тогда почему лесоруб сегодня смотрел на нас с Амелией, затачивая свой топор? — шиплю я.
Арнольд задумывается.
— Ну, может ему показалось, будто он видел то, чего он не видел? — невинно говорит парень.
— А именно? — я все еще держу Арнольда за плечи, не давая увильнуть.
— Пару дней назад Гретта подошла ко мне в баре. Попыталась завязать…кхм…разговор. Но мне было не интересно, и я уже собирался откланялся, как она сама впилась в меня губами. Будто пиявка. А когда я стряхнул ее, смотрю-на пороге бара ее папенька стоит. Красный как рак.
— И ты объяснил ему в чем дело? — холодно спрашиваю я.
— Человеку с топором? Объяснить? Нет, увольте. Я дружен с барменом, и потому сбежал через черный ход.