Для начала они заняли Вышгород, в котором ни дружины, ни особой охраны не было, и в самом начале марта двинулись к Киеву. Святослав ежился: как собирается Всеволод воевать такой город с таким малым числом ратников? Но тот и не собирался, ему надо было испугать Вячеслава, вселить в него неуверенность. Насколько Всеволод знал дядю, тот отражать нападки не способен, он и в Переяславле-то княжить не хотел, потому как опасно, то и дело набеги.
У Киева стали жечь дворы. Запылал и Копырев конец, где не то что дворы, избы чуть не лепились друг к дружке, одну запалили, остальные сами занялись, хотя и было не сухо.
Из ближней избы выскочила седая старуха, у которой плат сбился на сторону, открыв реденькие волосы, запричитала, подняв тощие руки к небу:
– Что ж вы, ироды, делаете?! Креста на вас нет! Пошто своих же губите?!
Ратник остановился, не донеся факел до соломы на крыше, Всеволод зло блеснул глазами:
– Поджигай!
Вросшая в землю избушка занялась быстро. Старуха упала наземь, но ни биться в слезах, ни звать на помощь не стала, то ли поняла, что не помогут, то ли было уже все равно. Но, глядя прямо на Святослава, вдруг тихо сказала:
– Проклят ваш род, сгинете, аспиды…
Святослав, не выдержав, хлестнул коня, помчался в сторону, сам не зная куда. Сколько раз вот так от факелов своих же русских ратников горели дома в русских городах. Бывало, так разоряли, как и половцам не суметь. Мстили друг дружке князья, а горели горожане. Билась мысль: прокляли, нас всех давно прокляли. Он пытался возражать сам себе: но почему же тогда у других все получалось? Вон Всеволод жжет и не боится, а он мается из-за какой-то старухи.
Убедившись, что еще немного – и может заполыхать весь Киев, чего ему самому горожане не простят, Всеволод приказал прекратить и отправил к Великому князю предложение уйти из города… добром.
По всему городу давно звучали набатные колокола, сначала никто не мог взять с толк, что это. Половцы? Нет, полыхало с северо-запада, на Копыревом конце. Значит, просто погорели по чьей-то дури или неосторожности, такое тоже бывало нередко. Но к Великому князю вдруг примчался гонец от… Всеволода Черниговского. Осознав, что посад и Копырев конец жжет собственный племянник, Вячеслав чуть не рухнул на лавку, с трудом удержался, чтобы не показать своего страха гонцу. Сумел кивнуть, что понял, и сказать, чтоб подождал ответа.
Решить такое Вячеслав сам не мог, позвал митрополита Михаила. Тот словно знал, что позовут, пришел быстро и даже согласился отправиться переговорщиком к нежданному набежнику.
Вернувшись, он передал увещевания Всеволода: черниговский князь убеждал Великого, что Юрий Суздальский не даст ему сидеть в Киеве, непременно захватит и самого Вячеслава оставит совсем без удела.
Вячеслав от таких слов даже поежился, если честно, то он и сам этого же боялся, помня всегдашнюю свою распрю и нелюбовь с Гюрги. Вот навязалось Великое княжение на его голову! И чего было бы загодя не отказаться? По нему так лучше Туров, сидел бы себе спокойно, никого не трогая и чтобы его никто не трогал. И чем братьям да племянникам так нравятся Киев или Переяславль, где ни дня спокойно прожить нельзя? У Юрия есть своя Ростовская земля, тоже далеко и спокойно, булгар побил и жил бы себе. Так ведь нет, с ростовскими боярами только что не на кулачках, в Суздале все больше. Ну и сидел бы в Суздале…
От размышлений о брате Вячеслава отвлек митрополит:
– Коли, князь, не слишком лежит душа биться за Великий стол, так и согласился бы, чего же людскую кровь лить? Сейчас от Всеволода можешь потребовать, чтоб он за тобой крепко утвердил Туров или еще чего, он согласится.
– Будь по-твоему. Не хочу кровь лить, пусть себе идет пока в Вышгород, а я завтра уйду в Туров. Потом пусть берет Киев.
На том и порешили. На следующий день Всеволод Ольгович торжественно въехал в Киев и закатил пир на весь город. Погорельцам помог заново дворы поставить, чтоб обиды не держали, бояр, кто против него не был, обласкал, горожан поил-кормил три дня, чтоб надолго запомнили доброту и щедрость нового князя. Меды лились рекой, столы ломились от снеди, а горожане получали обещание доброго и справедливого правления.
Святослав попробовал найти ту старуху, но никто из соседей не знал, куда она девалась, сказали только, что у нее в избе сгорела больная внучка, а больше не было никого из родни, потому ушла куда глаза глядят, всем оказалось не до нее. И Святослав понял: ее проклятье будет висеть над ним всегда.
Митрополит успокоил:
– Сделай вклад добрый в обитель, покайся, прими епитимью, вот и полегчает.
Не полегчало, но постепенно просто забылось.