На компьютерном столе лежал ноутбук, я уже не первый раз косилась на него взглядом, но представить себе, что парень, имеющий серьезные секреты от отца, будет смываться из дому, оставив доступным пусть и снабженный паролем компьютер, было невозможно. За неимением доступа к виртуальной информации я стала шарить по ящикам стола наугад. Улов не заставил меня заволноваться, содержимое рабочего стола было прозаично до банальности: папки со сценариями праздников, списки клиентов, их пожелания, блокноты с набросками сценариев, счета, выписки с банковских карт. Стоит ли все это изучать? Ответ мог быть только один: стоит, если Стас умер не своей смертью. Если имел место передоз или самоубийство, весь этот хлам не представляет никакого интереса. Надо ждать выводов следствия, однако если сыщики станут склоняться к версии о насильственной смерти – что, конечно, вряд ли, – то и компьютер, и папки будут изъяты, и я уже не смогу в них заглянуть. В верхнем ящике было два блокнота, один практически пустой. Я уже хотела отшвырнуть его за ненадобностью, но на последней странице мне попалось именно то, что я искала: пароли ко входу в ноутбук, соцсетям, сайту Госуслуг, личному кабинету в телекоммуникационной компании и так далее. Стасик не пытался запоминать пароли, он записал их в блокнот. Я поступала точно так же. Одно время я заносила пароли в телефон, однако вовремя спохватилась: если у меня украдут гаджет, то воры заодно получат возможность войти в мой личный банковский кабинет. Я удалила все циферки из смартфона и переписала их в блокнот, лежащий среди внушительной кучи моих рабочих бумаг. Даже самый дотошный домушник не станет в них копаться. Стас рассуждал точно так же. Я включила компьютер, нашла пару свободных флешек и стала копировать все подряд: фотографии, рабочие документы. В соцсетях я покопаюсь позже, из дома.
Возвращаясь к себе в комнату, я решила взглянуть на витражное стекло двери отцовской спальни. Ночник не горел, в комнате было совершенно темно. Неужели судье удалось заснуть? Я очень сомневалась, что мне удастся повторить его подвиг. Если в Стасиковой комнате мои глаза уже начали слипаться, то едва моя голова коснулась подушки, сон улетучился. Отец не верит в то, что Стаса могли убить, и если бы не гнусная выходка братца на юбилее, я бы тоже не верила. Кому мог помешать такой милый, такой безобидный мальчик? Но оказалось, мы все чего-то важного об этом славном мальчике не знали. Мне стало казаться, что исподволь, как-то исподтишка, отец будет всячески поддерживать версию о передозе. В его интерпретации картина будет такой: Стас совершил ужасный поступок, не знал, как помириться с отцом, пустился во все тяжкие. А поскольку ранее он не употреблял наркотики, он не предвидел, какой будет эффект от синтетического зелья, и не сумел правильно рассчитать его дозу.
И тут мне пришла в голову одна очень неприятная мысль. Вернее, пришла она еще утром, но сформулировать ее, признаться самой себе в ее существовании я смогла только сейчас. На самом деле есть люди, которые могли желать Стасику смерти. Это Инга, лишенная им надежды на брак, к которому она стремилась всей душой. Фактически Стасик основательно подкорректировал ее жизненные планы – он их разрушил. Другой человек, который мог страстно желать отомстить предателю, это отец. Поступок Стаса – это не поведение засранца, которого следует наказать. Это поступок вполне взрослого, беспринципного подлеца, который выставил на посмешище, опозорил и обесчестил родного отца. В понимании судьи это не проступок и не правонарушение, это тяжкое преступление. А его честь судья Кондрашов, кстати сказать, никогда не был убежденным противником смертной казни.
Я сразу же устыдилась своих мыслей. Мне было стыдно и за себя, и за Стасика. Мне хотелось пожалеть отца, но как пожалеешь несгибаемого судью, который в домашней майке выглядит так, словно на нем черная мантия? Я пыталась что-то выжать из себя, но сама не знала, что это должно быть. В итоге я просто расплакалась и не заметила, как заснула.
На следующее утро я отправилась в свою квартиру, дав себе слово, что вернусь в дом отца, только когда у него появятся какие-то новости. Я старательно гнала от себя мысль о том, что судья Кондрашов имел более чем веский мотив для убийства своего сына, и, чтобы ни взглядом, ни вздохом не выдать себя, решила пока побыть в одиночестве. Отец очень проницательный человек, я просто-напросто боялась, что он меня вычислит, прочтет мои мысли. А если я не права? Да я наверняка не права! Мой аналитический ум настолько явно вошел в противоречие с моими же дочерними чувствами, что я испугалась. А если дочерние чувства – это как раз то, что мешает мне видеть истину? Я, в конце концов, просто молодая женщина, которая любит своего отца и души не чаяла в своем милом сводном братике. При этом я юрист, я очень хороший адвокат, мой мыслительный аппарат устроен строго определенным образом, и по-другому он работать не может. Это две части моей личности, неотделимые друг от друга. Таковы факты, ничего с ними не поделаешь. Единственное оправдание своему смятенному состоянию я видела в том, что у меня крайне мало информации, на основании тех жалких крох, которые я имела, строить версии было безответственно. И тут позвонил отец и велел вечером быть у него. У него были новости. Я пообещала приехать – с меня как раз сняли осточертевший гипс, и я смогла сесть за руль.