«Это конец. Это гибель мира!» — успел он еще подумать и потерял сознание.
25. Последняя попытка спасти мир
Когда он пришел в себя, было по-прежнему темно. Но совершенно тихо. Ушибленная голова болела. Вспомнив катастрофу, он судорожно вцепился в первый попавшийся под руки предмет. Это оказались перила. Ощупав вокруг себя, он убедился, что лежит на ступенях лестницы. Европа, стало быть, еще не провалилась. Во всяком случае, не вся. Эта догадка не слишком обрадовала князя.
«Его фокусы! — подумал он. — Проходимец просто-напросто меня надул: мировую трагедию подменил фарсом. Однако, нельзя терять ни минуты: я немедленно должен вывести его на чистую воду!»
Он встал и на цыпочках прокрался наверх.
— Madame Meterry, madame Meterryl — зашептал он, стуча к ней в дверь. — Умоляю вас, отворите!
— Что такое? Что случилось? — спросила разбуженная старуха.
— Отворите!
— Это вы, monsieur le prince? Сейчас, сейчас. Вот только платье накину.
— Не надо платья! Идите так, скорей!
— Ах, Боже мой, да что же случилось?
Полуодетая, раскосмаченная старуха, громко причитая, выскочила в коридор.
— Тише! Не кричите! Он может услыхать, — остановил ее князь. — Идите за мной, мы его накроем. Он потащил ее за руку. Продолжая нелепо спрашивать и нелепо отвечать, толкаясь и мешая друг другу, они крадучись спустились с лестницы. Князь припал к замочной скважине своей двери. Потом осторожно приотворил ее на узкую щелку. Наконец, как бы решившись на рискованный шаг, отворил совсем и вошел. Madame Meterry, ничего не понимая, — за ним, Минуту князь с оторопелым видом озирал пустую комнату. Потом бросился к платяному шкафу, отворил настежь обе створки. Ничего там не найдя, стал на четвереньки, чтобы заглянуть под кровать. Madame Meterry в печальном изумлен и и за ним следила.
— Улизнул! — вставая, сказал князь.
— Кого вы ищете? — упавшим голосом спросила старуха.
— Через окно, — пояснил он. И вдруг странно засмеялся.
— Aх, monsieur le prince, — с искренним огорчением вскричала старуха, — успокойтесь, прошу вас! Никого же нет. Вам показалось. Вы нездоровы, дорогой месье, ах, вы очень нездоровы!
Ее участие болезненно, сверх меры подействовало на князя. Громко всхлипнув, припал он к ее плечу и, сотрясаясь, обнимая насмерть перепуганную женщину, стал умолять защитить его от чьих-то ужасных козней. Madame Meterry, сама чуть над ним не плача, уговаривала и успокаивала его, как ребенка. Но он вдруг поднял с ее плеча голову, насупился и погрозил ей пальцем. Потом пошел к вешалке, стал надевать пальто.
— Куда вы, князь? Теперь ночь. Куда вы? — пыталась она удержать его.
— Т-с-с! — со строгим видом обернулся он к ней. — Молчи, старуха! Нельзя терять ни минуты. Я иду в префектуру. Этот доктор, библиотекарь и проститутка Нини. Вот уже трое. Остальных откроет следствие.
С этими словами он вышел.
Эпилог
Недавно мне случилось быть на одной выставке. До выставок я не охотник вообще, меньше всего люблю картинные: от рассматривания пейзажей, портретов неизвестных мне людей и голых женских тел у меня почему-то очень скоро затылок начинает болеть.
Но эта выставка была совсем особая. Рисунки карандашом, акварелью, масляными красками, скульптура, резьба по дереву — все поражало необычайной силой восприятия, непосредственной оригинальностью передачи. Это была выставка работ душевнобольных.
Порывшись в папках, я нашел и рукописи. Одна из них — довольно объемистая тетрадь — оказалась написанной по-русски. На заглавном листе крупно и старательно было выведено:
Посвящается господину президенту республики, его святейшеству папе римскому, всем монархам и правителям мира. Всем государствам. Всем народам.
Всем. Всем. Всем.
Тетрадь содержала много ярких и странных по содержанию иллюстраций, частью пером на полях, частью на отдельных страницах, акварелью. Был тут широко, в непомерном ужасе открытый глаз с крошечным черным зрачком; была кукла в розовом и бородатая ведьма, и господин в жутко улыбающейся каучуковой маске. Под этим последним стояла — почему-то французская — подпись: «Sa majesté monsieur le diable». Были и целые сцены, нарисованные наивно, но полные движения и трагизма. Почти во всех присутствовал высокий бледный господин с острой бородкой и породистыми руками. Читая рукопись, я понял, что это автопортрет.