— Пойдём харчиться на гору, — сказал он. — Эх, кабы лодка! Без лодки — рыба в реке, да не в руке!
Он вывел козу за калитку и слегка шлёпнул тяжёлой ладонью по лохматой шее. Машка весело зацокала копытцами по знакомой дорожке. Она семенила впереди, изредка оглядываясь, как бы делая вид, что сама ведёт старика на верёвке и смотрит, чтобы тот не отстал.
— Здесь я, здесь! — говорил Мирон Акимыч, горько усмехаясь. — Куда мне теперь без тебя?..
Машка знала, что её ждёт сочная, сладкая трава. Голод гнал её вперёд, она нетерпеливо дёргала туго натянутую верёвку.
По извилистой, каменистой тропинке они поднялись на зелёную гору, тяжело нависшую над узкой затенённой полосой берега. Старик отпустил верёвку, и коза принялась жадно выщипывать сочную траву.
Взошло утреннее розоватое солнце и растопило остатки ночной прохлады. День обещал быть безветренным и жарким, но старика ничто не радовало. Отъезд Васьки, страх остаться без приусадебного участка, а главное, потеря лодки — всё это наполняло его злобой. Ему казалось, что он живёт среди врагов, которые только и думают, как бы сжить его со свету.
— Унижения моего хотят, — бормотал он, не замечая, что говорит вслух, — Жизнь прожил — не унижался, умру — не унижусь. Мне бы только лодку! Я бы тогда на всех на вас…
Услышав голос хозяина, Машка подняла голову и, продолжая похрустывать вкусной травой, уставилась на старика янтарными зрачками.
Солнце поднялось выше, лучи его коснулись моря. Старик тяжело вздохнул и вытащил кисет с самосадом. Грубыми, непослушными пальцами он неторопливо набивал трубку, поглядывая на золотую переливчатую дорожку, уходящую далеко в открытое море. Сколько раз видел Мирон Акимыч с этой горы вызолоченную восходящим солнцем дорожку. Он уже давно перестал её замечать, но сегодня что-то заставило его задержать свой взгляд на мерцающих бликах воды. Казалось бы, дорожка такая как всегда, но было в ней что-то необычное для глаза.
Держа в руке нераскуренную трубку, старик смотрел на море, стараясь понять, что же изменилось в такой привычной для него картине. И вдруг догадался: близ берега ровная гладь воды непрерывно рябит.
Мирон Акимыч подошёл к обрыву. Смотреть мешало слепящее солнце. Прикрыв глаза козырьком ладони, он долго вглядывался в воду, пока не понял, что там, на дне моря, появилось что-то такое, от чего рябит всегда гладкая на заре дорожка.
Это не удивило старика. В годы войны здесь шли морские бои, и, хотя прошло много лет, штормы всё ещё иногда прибивали к берегу обломки кораблей, останки рухнувших в море самолётов. Прибрежные жители, случалось, находили применение этим трагическим дарам моря. И сейчас Мирон Акимыч надеялся, что морское течение или недавний шторм принёс к берегу новое напоминание о давно отгремевших боях. «Может, там такое, что и продать можно!» — подумал он.
По крутой, сыпучей тропинке старик спустился к берегу, скинул рубаху, заплатанные штаны и остался в длинных, ниже колен, вылинявших трусах. Осторожно ступая по неровной, ещё прохладной гальке, он вошёл в воду, сделал несколько шагов и остановился. Сквозь прозрачную воду на дне виднелись крохотные ракушки. Мирон Акимыч взглянул на свои ноги, смешно укороченные под водой, дважды окунулся и поплыл на боку, плавно загребая через голову правой рукой.
Доплыв до ряби, он опустил голову в воду, пытаясь разглядеть, что принёс бушевавший недавно шторм.
Несколько секунд он вглядывался в дно, потом поднял голову, сделал глубокий вдох и нырнул. Несмотря на свои шестьдесят лет, Пряхин всё ещё был выносливым пловцом и хорошим ныряльщиком.
Вынырнув, он поплыл к берегу с такой быстротой, точно увидел на дне что-то страшное. Выскочив на берег, не одеваясь, он бросился к тропинке. Мокрые ноги скользили, с шумом осыпались камни, и, прежде чем взобраться на гору, Мирон Акимыч дважды срывался, чудом успевая ухватиться за колючие кусты татарника.
Сорвав с козы верёвку, старик снова поспешил к обрыву. Его охватило лихорадочное нетерпение. Ему казалось: промедли он минуту — и находка исчезнет. Там, в нескольких метрах от берега, на каменистом морском дне лежит шлюпка! Он достанет её! У него будет лодка! Назло всем! Назло Ваське! Назло невестке, назло Дрозду, назло механику Пашке, назло всем, всем, всем! Пусть забирают приусадебный участок!
Теперь он не пропадёт! Надо же, как ему повезло, какое счастье привалило!
Он скатился на берег и бросился с разбегу в воду. За ним, точно змея, извивалась верёвка. Доплыв до ряби, Мирон Акимыч легко подпрыгнул, в воздухе мелькнули тощие ноги, и он скрылся под водой.
Ветерок донёс к берегу жалобное блеяние, но старик ничего не слышал. Всё глубже и глубже уходил он под воду, пока рукой не коснулся лодки. Шлюпка лежала на небольшой глубине, отчётливо были видны её очертания. Быстро и ловко он закрепил на носу верёвку, всплыл и лёг на спину. Сердце его учащённо билось, в ушах стучало, он тяжело дышал. Солнце поднялось выше, но не жгло, а согревало, и вскоре Мирон Акимыч перестал ощущать противную тяжесть в сердце, к нему вернулась привычная уверенность в своих силах. Он повернулся на бок и дёрнул верёвку. Верёвка натянулась, но лодка осталась неподвижной. Мирон Акимыч снова рванул верёвку, но и на этот раз лодка не сдвинулась с места. «Упёрлась в камень, — решил старик, — по прямой не вытянешь». Он отплыл в сторону и коротким сильным рывком дёрнул верёвку на себя. Лодка не шевельнулась. Обогнув лодку с другой стороны, он повторил рывок — и снова неудача.