Мирон Акимыч поднялся и побрёл вдоль берега. Домой он мог вернуться только вечером, когда уйдут Талов и Пашка. Их неожиданное появление больше не казалось Мирону Акимычу случайным. Талов и Пашка — дружинники. В этом всё дело. Значит, пограничники напали на след Петра, знают, что он в колхозе, и установили один из постов во дворе Мирона Акимыча, откуда видна дорога к морю. Так думал старик, не подозревая, что пограничники уже знают, что нарушитель прячется именно у него, что дружинники были направлены к нему, чтобы отрезать всякую возможность нарушителю выйти из дома и перебраться в другое место…
Мирон Акимыч подумал, что спасти Петра ещё можно. Поживёт на чердаке две-три недели, — не станут же пограничники искать его в доме человека, который сам сообщил о высадке диверсанта! — след потеряется, а когда всё успокоится, Пётр исчезнет. На этот раз — навсегда…
Он дошёл до причалами увидел свою старую лодку. Лодка мерно покачивалась на волнах, но Мирон Акимыч смотрел на неё безразличным взглядом, хотя ещё вчера ради такой лодки готов был рискнуть жизнью…
Он не знал, куда ему деться. Встречи с людьми он боялся: о чём с ними теперь говорить? Как смотреть им в глаза? Уж лучше держаться подальше.
Чтобы убить время, Мирон Акимыч побрёл в лес самой дальней кружной дорогой…
12. «Берег чист! Иди!»
Старик вернулся только в полночь. Измученный, сразу одряхлевший за один день, он сел у крыльца, не решаясь войти в дом, оттягивая неизбежную встречу с сыном.
Час назад Мирон Акимыч наткнулся в лесу на пограничный наряд. Это был Таранов с неизменным Каратом. Вблизи, прислонившись к сосне, стоял второй пограничник. Старик удивился. Он знал, как умеют маскироваться пограничники, не сомневался, что Таранов и второй пограничник давно уже засекли его шаги, потому что он шёл не таясь, не разбирая дороги; под ногами, в тиши ночи, громко хрустели сухие ветки. Но пограничники не только не замаскировались, а было похоже, что стоят на виду умышленно. «Значит, дорога Петру в лес отрезана», — подумал старик.
Сидя у крыльца, глядя в чёрные окна своего дома, Мирон Акимыч впервые отчётливо понял, что убежать Петру не удастся. Все дороги закрыты, свободен только путь к морю, но затопленной шлюпки он не найдёт. Не вплавь же ему добираться до чужого берега!
Снова ему виделось бледное лицо Петра, целившегося в него из пистолета.
Старик поднялся и вошёл в дом.
В сенях, у чердачной лестницы, Мирон Акимыч поднял голову;
— Слезай, — сказал он и сам подивился тому, как твёрдо звучит его голос.
— Здесь я, — послышался из комнаты приглушённый голос Петра.
Мирон Акимыч вошёл в тёмную комнату. Пётр обрушился на него с упрёками:
— Где ты был? Я прямо извёлся! Плотники давно ушли, а тебя всё нет и нет…
— Столько лет без меня жил, а тут вдруг соскучился…
— Не до шуток, батя… Не увидимся больше… Утром пойду с повинной…
— Свет зажжём? — спросил Мирон Акимыч. — Посмотрю на тебя в последний раз.
— Не надо… Посидим так… несколько минут…
— Почему «минут»? Ты же уйдёшь утром? До утра далеко…
— Есть у меня к тебе просьба… последняя… не откажи…
— Говори…
— Хочу напоследок проститься с морем, с родным берегом. А потом уж, чуть свет, пойду с повинной к властям. Сюда больше не вернусь… Как подумаю о тебе — сердце обрывается…
«Так и есть, решил бежать морем», — подумал Мирон Акимыч.
— Какая же твоя просьба?
— Обещай, что не откажешь.
— Говори, посмотрим…
— Прошу тебя, спустись к морю, посмотри, нет ли там кого, чист ли берег…
— Это зачем же?
— Чего притворяешься? Ясно зачем! — голос Петра звучал злобно. — Не хочу, чтоб меня схватили! Тогда никто не поверит, что сам решил заявиться. Пришьют шпионское дело, дознаются, что ты меня прятал. Тебе за это знаешь что будет?! Небо в частую клеточку!
— А утром так и заявишься с пистолетами в кармане?
— Дались тебе эти пистолеты! В Америке у каждого револьвер. Я и привык…