И они разошлись в разные стороны.
Мирон Акимыч миновал Тюлень-камень и стал подыматься к дому. Каримов сказал: «Обойдём участок и на боковую», но Пряхин не поверил ему. С каких это пор такие начальники стали сами делать обход по всему берегу? Нет, он, Пряхин, тоже кое-что в пограничных делах смекает! Каримов торчит на берегу потому, что будет важное дело, — это яснее ясного. И опять Мирон Акимыч подумал: «Не знают пограничники, что Пётр у меня… Если отсидится недели две-три, тогда ему удастся скрыться… Господи, почему его пуля пощадила!»
Тупая боль в груди заставляла его часто останавливаться, болела раненная в гражданскую войну нога.
Прихрамывая, старик поднялся по размытой дождём тропе и медленно, словно каждый шаг причинял ему невыносимую боль, побрёл к дому.
Пётр ждал в сенях.
— Ну что? — Старик не узнал его сиплого голоса. — Берег чист? Можно идти? Чего молчишь?
Мирон Акимыч прислонился к косяку, ему казалось, что сейчас он упадёт замертво здесь, у порога. А чужой голос сипел из тёмных сеней:
— Чего ты молчишь? Время уходит! Берег чист? Говори!
— Чист! — выдохнул старик, чувствуя, как проваливается под ногами пол. — Берег чист! Иди!
Из последних сил он толкнул дверь на улицу, Пётр шагнул за порог, и старик увидел, как с высокого чёрного неба упала в море раскалённая злая звезда…