В кабинете врач тотчас забросала Ксению вопросами:
– Чем кормили? Не болела? Как прибавляет в весе? Как спит?
С трудом отбившись от этого града, Ксения собралась сама спрашивать, но врач вошла в раж и никак не могла остановиться:
– А как рожала, мамочка? Легко?
– Я-то легко рожала, – мрачно сказала Ксения, засовывая Дашке в рот выпавшую соску. – Только двадцать лет назад. Это первый раз.
Про второй раз ей говорить не хотелось. И, встретив изумленный взгляд докторши, немо застывшей над Дашкиной карточкой, пояснила:
– Я – бабушка.
– Ну и бабки теперь пошли! – ахнула докторша, бросая ручку на стол. – А это тогда кто? Дедушка?
И она показала на Петра, отпустившего несколько месяцев назад широкую, лопатой, светлую бороду. А еще Петр носил замысловатую прическу: каре средней длины и с одной стороны висит тонкая прядка на несколько сантиметров длиннее остальных волос. Его спрашивали: как стригся, специально, что ли, каждый раз эту косицу закалывал и не давал под ножницы? Он с дурацкой улыбкой кивал. Идиот…
– Нет, – пробурчала недобро Ксения и отвернулась к окну. – Это зять.
– Ой, подождите… – Педиатр посмотрела на бабушку повнимательнее и вдруг посыпала словами. Они полетели, как новогодние конфетти, невесомые и прилипчивые. – А я ведь вас знаю! Ну да, вы же артистка! Вас все знают! Вы Леднева! Ну конечно! Я вас много раз в кино видела! Вот названия фильмов только не помню… Вы еще играли в сказке этой рождественской… Вместе с Олегом Авдеевым. Правда? Как же я вас сразу не узнала? Колготишься тут целый день с детишками, света белого не видишь… Свое имя позабудешь…
Получалось, что она просто обязана была узнать Ксению. По долгу службы. Или по гражданскому долгу.
Ксения затосковала. На улице, если вдруг приходилось выходить, а не ехать на машине, она старалась как-нибудь спрятать лицо. Да еще этот Авдеев… Авдеев Олег… Олеженька… Олежек… Срывающийся шепот в трубке: «Целоваю…»
Именно так: «целоваю»…
Авдеев Олег… Олеженька…
– Да-да, – торопливо пробормотала Ксения. – Это я… Та самая, которая… Леднева. Без вариантов. Что такого особенного? У меня здесь дочка живет. В этом районе. По соседству со мной. Приходится помогать. Тоже всю жизнь колготишься с детишками… По понедельникам у нас нет спектаклей, так что сегодня я абсолютно свободна. А в целом я обычная русская баба: с двумя сумками, двумя детьми и кошмарным радикулитом.
Больше врач вопросов не задавала, задумалась как-то, безразлично повертела в руках Дашку, взвесила и молча села заполнять карту, изредка с интересом поглядывая на Ксению.
А что тут разглядывать? Артистка… Известная и заслуженная. На улицах узнают. Разве это достижение всей ее жизни? Будь она неладна, ее жизнь… И эта популярность… Паршивое слово… Слава, размененная на медяки. Бесцветная перспектива. Хотя очень даже яркая…
Но деньги и слава не меняют людей. Это ошибочное, хотя и общепринятое мнение. Деньги и слава лишь ярко выхватывают из беспросветной тьмы души, как слепящим глазом насмешливого прожектора, качества, уже заложенные в человеке.
Молодость… Глупость… Надо бы как-то сжаться и пережить то время, когда все кажется всерьез, хотя на самом деле что в этой жизни всерьез?… Да ничего… Обыденная дребедень.
Мысли сминались и, скомканные, не желали подчиняться. Ее жизнь стала монологом. Интересно, а существуют люди, умеющие думать без слов? Наверное…
Когда родилась Маруська, они с Валентином стали называть друг друга папа и мама. Все думали, чтобы Манька привыкала и знала, кто есть кто. Но дело было совсем не в этом. Просто их настолько поразила новая мысль – они теперь не просто тривиальные Ксения и Валентин, а мама и папа, – что они так и обращались друг к другу. Словно ощущая себя в неизведанном доселе, необычном статусе, еще до конца к нему не привыкнув, полностью не осознав. Сами себя к нему приучали.
Но эта Ксенина профессия…
О ней хорошо написал Карел Чапек: «Если кто-нибудь из вас хочет стать актером, – от чего, торжественно возвысив голос и воздев руки, именем вашей матушки и вашего батюшки слезно вас предостерегаю; но если вы останетесь непреклонным к моим мольбам, то испытайте сперва выносливость своего организма, свое терпение, легкие, гортань и голосовые связки, испробуйте, каково потеть под париком и гримом, подумайте о том, сможете ли вы ходить почти голым в мороз и окутанным ватой в жару, хватит ли у вас сил в течение восьми часов стоять, бегать, ходить, кричать, шептать, сможете ли вы обедать и ужинать на куске бумаги, налеплять на нос воняющий клопами гумоз, выносить жар прожектора с одной стороны и ледяной сквозняк из люка – с другой, видеть дневной свет не чаще, чем рудокоп, пачкаться обо все, за что ни возьмешься, вечно проигрывать в карты, не сметь чихнуть в продолжение получаса, носить трико, пропитанное потом двадцати ваших предшественников, шесть раз в течение вечера сбрасывать костюм с распаренного тела, играть, несмотря на флюс, ангину, а может быть, и чуму, не говоря о множестве других терзаний, неизбежных для актера, который играет; ибо актер, который не играет, терпит несравненно худшие муки».
Падавшая спиной – мучительными дублями – на бетонный пол молодая Люба Полищук, изнывающие под солнцем пустыни Мишулин и Кузнецов, сама Ксения, вся в синяках и ушибах после съемок, когда играла в паре с известным французским актером… Но француз, приехав к месту съемок и осознав, что ему предстоит, тотчас потребовал дублера, ботинки на толстой подошве и спецодежду для защиты при падениях. Иначе он играть отказывался. Французу моментально выдали все требуемое. Ксения же снималась на высоких каблуках, без всякого дублера, сама добросовестно валилась на асфальт с десяток дублей… И спала на ипликаторе, пытаясь избавиться от неотвязных болей в пояснице.
А потом – известный перл великого режиссера: «При съемках фильма не пострадало ни одно животное, включая людей».
И еще дети…
Ксения родила дочку, Марусю, в девятнадцать лет, и та, в свою очередь, отстать от матери не захотела. И появилось вот это крохотное важное существо, которое называется теперь странно и непривычно для Ксении – внучка. А Ксении – тридцать девять лет. Всего только тридцать девять. У нее розовые без всяких румян щеки, пушистая челка и легкая походка девушки, не обремененной заботами. И на улице на Ксению постоянно засматриваются встречные мужчины. А потом узнают и столбенеют… Раньше это казалось очень приятным. Сердце окутывалось радостью, ликовало и начинало нашептывать, какая она, Ксения, та самая, которая, известная – столького добилась… Мерзкие слова.
ВГИК она вспоминала с ужасом. Кто больше выпьет или забористее ругнется, тот и круче. Хорошо, тогда хоть наркотики еще не расплодились, а то бы Ксения со своим максимализмом и горячностью и здесь тотчас выбилась в лидеры.
Рассказывали, что один профессор откровенно брал взятки водкой. Даже установил тариф: три бутылки – отлично, две – четверка, одна – тройка… Ксении не приходилось ему сдавать, поэтому она так и не узнала, правда ли это.
Все вокруг матюгались.
Валентин со смехом рассказывал, как однажды, прикалываясь, написал в анкете: «Прилично владею английским и немецким. Русским – неприлично».
Теперь Ксения порой начинала панически страшиться людей и мира. И тогда в смешной попытке спастись – от чего и от кого? – вырубала все телефоны и жила тихо, никуда не выбираясь, пока немного не приходила в себя. Воздвигала стенку между миром и собой, чтобы уберечься от окружающего. И думала, что весь земной шар не может оказаться в большей беде, чем одна несчастная душа. А она, Ксения, – слишком отдельный человек и отдельная артистка, и все ее трудности связаны с этой отдельностью. И одиночество порой – лучшее общество. Хотя бояться людей – значит незаслуженно баловать их. К чему такие реверансы перед ними?
Пустыня… уединение… Наверное, именно пустыня намного страшнее и тягостнее, чем уединение в лесах, потому что деревья – настоящие существа для человека. И всякие там лисички-зайчики. Пустыня… уединение… Есть ли что-нибудь более необходимое человеку?…
Провалы одиночества… как они стали необходимы… как ценны… Почему так долго люди не в силах осознать подлинные ценности?… Может, мнимых больше?…