Новая жизнь – отсечение от прежней, когда садовник обрезает ветвь, которую хочет привить. Садовник… Кто это?…
А мы, люди… Как часто мы жертвуем для нашей невоздержанности больше, чем даем на наши нужды.
И как было бы хорошо, если бы Ксения и впрямь сумела поднять вверх эту глухую загородку, навсегда отделяющую ее от мира с его безумием, тревогами, суетой… с его страстями… Насколько легче стало бы душе… насколько спокойнее… как хорошо будет жить, ни о чем не волнуясь, не беспокоясь… Ни тщеславия, ни гордости, ни зависти… полное бесстрастие… бесстрастие… вот в чем суть… Но можно ли добиться этого?… Ей, Ксении, всю жизнь играющей страсть?…
И людей слишком много… и каждый норовит как-нибудь использовать другого в своих интересах. Каждый подвержен множеству искушений. И ведущие здесь – самомнение и самопревозношение. Они всегда иезуитски сводят на нет и доброту, и честность, и бескорыстие. Искушения… Внешние – скорби и унижения, внутренние – страстные помышления, рвущиеся прочь, как собаки с поводков. И сколько нужно внимать себе и строго разбирать все происходящее с нами и в нас, чтобы увидеть, понять, почему все так сложилось и к чему это обязывает. А уж если получишь благодатное утешение с Небес или от Господа какой-нибудь дар – то искушения просто неизбежны.
Страсти человеческие… Если бы Ксения себя не сдерживала, не вела бы постоянную моральную проработку души, то давно бы превратилась в обжору, алкашку и матерщинницу.
Откуда он взялся, этот мат в языке? Как нельзя написать грязью лик Богоматери, так нельзя и написать ничего высокодуховного и по-настоящему ценного в литературе, если писать на матах и подобном псевдоматериале. Русская матерная брань… Вырожденцы сразу начинают врать, что она появилась на Руси в результате татарского нашествия. Пусть так, но почему тогда матерщина существует и в английском, и в немецком? Ведь там никаких татар не наблюдалось.
Жизнь доказывает, что слово человеческое – живо и значит очень много. Хотя материалисты утверждают, что порча генофонда происходит исключительно от химических воздействий на организм. Но не только – с точки зрения материализма невозможно объяснить многие факты.
Вот два из них. Если девушка матерщинница, у нее часто возникают проблемы с деторождением: ни зачать, ни родить. А мужчины, склонные к пошлым шуткам, к юмору, связанному с неприличными темами, начинают феминизировать: у них уменьшается гортань, голос становится тонким, бабьим, утолщаются бедра и ягодицы, возникают проблемы с эрекцией. И никаким химическим воздействием это не объяснить.
Есть такая притча.
В монастырь приехал погостить старец, имеющий от Бога дар прозорливости. Когда гость собрался уезжать, монахи его спросили:
– Старче, а кто в нашем монастыре уже сейчас достоин Царствия Небесного?
Он ответил:
– Пока однозначно могу сказать только про одного человека – вашего повара.
Монахи изумились:
– Может, мы что-то не так поняли, старче?! Кого-кого… еще раз?! Повара?!
Монастырский повар не был монахом. И жил даже не в монастыре, а просто при нем. Никаких подвигов аскезы не совершал. И более того – всем казался очень хмурым, угрюмым и грубоватым человеком. А старец объяснил:
– Вы все поняли правильно. Если бы этот человек не работал над собой, то стал бы маньяком-убийцей. Но он сумел подавить в себе эту страшную силу. И пусть он всего-навсего повар, пусть он не подарок, но уже за одно сделанное им, за победу над собой он достоин Неба. У вас, у остальных, другие ситуации, потому и сказать про вас так пока нельзя.
Эту притчу рассказал когда-то Ксении отец Андрей. И она очень хорошо ее запомнила, пытаясь найти себе оправдание. Хотя не слишком-то и находила.
Марлон Брандо говорил, что актерство – это не профессия, а невроз. Когда, наконец, кончается детство, кончается и актерство. Но у многих детство длится всю жизнь.
Некоторые утверждали, что у литераторов – все то же самое. Якобы Михаил Зощенко был неврастеником и жаловался одному из своих друзей: «Все-таки это вроде болезни. И от хорошей жизни писателем не становятся. Надо что-то перетерпеть, перенести, пережить – тяжелое, страшное – или вообще быть больным, чтобы взяться за перо».
Где-то Ксения читала, что Фонвизин, уже полупараличный, кричал из инвалидной коляски студентам университета:
– Вот до чего доводит литература! Никогда не будьте писателями! Никогда не занимайтесь литературой!
А Некрасов написал: «Братья-писатели, в нашей судьбине что-то лежит роковое». А только ли в судьбе писателей? Или вообще всех творческих людей? Творчество – грех… Не равняй себя с Творцом… С другой стороны, ты ведь подобие Божие. И свои способности прятать – тоже грех. Тогда как же? Как поступать?! Вразуми, Господи…
Как трудно жить на земле… Но никто тебе и не обещал, что будет легко…
И как правильно понять, оценить, определить себя в мире и мир в себе?…
– Полностью открыться миру и стремиться к единству и целостности с ним, – как-то важно и пафосно ответил ей Валентин. – Не гоняйся за счастьем, оно всегда в тебе. Это, между прочим, еще мудрый Пифагор сказал. Все границы и пределы мы создаем себе сами, потому что просто верим в их существование. И самая распространенная наша иллюзия, от которой страдают почти все, – это уверенность, что, найдя благополучие, мы сумеем избавиться от всех своих страхов и тревог. Но парадокс как раз в том, что все – наоборот. Необходимо сначала избавиться от беспокойства – лишь это поможет обрести удачу. Надо попытаться быть тем, кем ты хочешь, чтобы затем делать то, что ты желаешь, и только тогда ты получишь то, о чем мечтаешь.
Занудно, но правильно. Как часто истина вязнет в словах тех, кто пробует ее определить и высказать…
Бергман всю жизнь пытался выяснить отношения со своими женщинами своими фильмами. Женщин было много. Фильмов тоже. Но выяснил ли?… Отшельник, удалившийся от жизни в самом ее конце… Уйти… скрыться… бежать от жизни… от людей… от этого мира… ради другого мира… который у всех нас впереди…
И жить одной, как в бункере…
Два мира. Вечная проблема… Как их соединить, совместить или как развести в разные стороны?…
Недавно вдруг позвонил Валентин и пригласил его навестить: он дома один и ему скучно.
Ксения помолчала. Подумала. Обыденная дребедень…
– Ты приглашаешь меня в гости? Нет, увы… Наши гости давно закончились. Это без вариантов.
Она кинула на сияющую врачиху злобный взгляд. Вот привязалась! Идиотка…
Когда-то девятнадцатилетняя Ксения, сама такая же полная дебилка, вышла из роддома играть – приехал режиссер, известный Шар, и уговорил. Она не подумала ни о себе, ни о Маруське. Лишь бы играть, играть и играть… Ей, начинающей, еще не окончившей ВЕИК, предложили первую большую роль… И отказаться?! Да ни за что!
Да еще Мосфильм – слово, при котором сначала сжимается, а потом начинает колотиться, как перегревшийся в кастрюле, исходящий паром бульон, сердце любой мало-мальски тщеславной и смазливой девицы…
Мать уговаривала Ксению одуматься – грудной ребенок, родившийся шесть дней назад!
Варвара заявила:
– Не согласишься – дуркой будешь! Всю жизнь себе потом этого не простишь!
Отец хмыкнул:
– Слава требует самоотдачи. Без этого никуда. Ты хочешь прославиться?
Ксения хотела.
– Тогда запомни: что бы ты ни делала, – везде, во всем требуется полная ставка. Цена, которую приходится платить за каждую мысль, за любое творчество, одна и та же: терпение, работа, упорная, страстная, мучительная битва за признание… Но оно, – отец усмехнулся, – оно… когда его, наконец, обретают… приносит чересчур глубокие страдания. А вообще, если хочешь добиться того, чего никогда еще не добивалась, начни делать то, чего никогда не делала.
Ксения промолчала.
Валентин… Он ничего тогда не сказал. Лишь обронил вскользь:
– Звезда моя, самая тяжкая наука на земле – умение падать. С высоты больнее.
Он как-то взялся ради денег выступать на елках в роли Деда Мороза. Репетировал в полном упоении – настоящий актер, он считал, что должен уметь сыграть любую роль. И конечно, взял с собой на представление маленькую Маруську. А та, едва отец вышел на сцену, восторженно завопила на весь зал: