Затем все смеялись, сыпали поздравлениями, составляли план мальчишника и шутили по поводу недолгих попыток Стивена написать песню. И это Роберт чувствовал себя идиотом из-за того, что хоть на секунду усомнился в чувствах Стивена к Аматис или в благих намерениях Валентина.
Это ведь его друзья, самые лучшие, каких только можно иметь.
Они были его товарищами по оружию, и вот такие весёлые ночи под звёздным небом были наградой за особые обязательства, которые они на себя взяли.
То, что Роберт мог думать иначе, было лишь симптомом его тайной слабости и неуверенности, поэтому он решил, что больше не позволит себе таких мыслей.
- Ну, а ты, старина? – спросил Валентин Роберта. – Хотя можно и не спрашивать. Все мы знаем, что Мариза делает всё, что хочет.
- И, кажется, она хочет тебя, - добавил Стивен.
Майкл, который как-то странно притих, поймал взгляд Роберта. Только Майкл знал, как сильно Роберт не любит думать о будущем. Как он боится женитьбы, детей и ответственности. Будь его воля, он остался бы в Академии навсегда. Но в этом было мало смысла. Из-за того, что с ним произошло, когда он был ребёнком, (и из-за чего ему пришлось терпеть определённые ограничения в юности), он и так был старше своих друзей на несколько лет. Может быть, из-за того происшествия, он где-то в глубине души всегда будет чувствовать себя обманутым, желая вернуть время обратно. Он так долго мечтал о жизни, которой сейчас живёт, что пока просто не готов с ней расстаться.
- Ну, старина слишком вымотался, - сказал Роберт, увиливая от ответа. – Думаю, мне пора на боковую.
Когда они потушили костёр и навели порядок, Майкл благодарно ему улыбнулся: если бы не Роберт, ему бы тоже светил допрос. Среди них всех только Майкл был один, и он не любил обсуждать эту тему даже больше, чем Роберт. В этом, как и во многом другом, они были очень похожи. Им всегда больше нравилось проводить время в компании друг друга, чем в компании девушек. Иногда понятие брака казалась Роберту абсолютно неправильным. Разве сможет он заботиться о жене больше, чем о собственном парабатае? Как такое вообще может прийти в голову?
Он не мог уснуть.
Когда незадолго до рассвета он выбрался из палатки, Майкл сидел у потухшего костра. Он повернулся к Роберту без удивления, будто знал, что его парабатай к нему присоединится. Может, так оно и было. Результат ли это связующего ритуала или же отличительная особенность лучших друзей – Роберт не знал. Но они с Майклом жили и дышали в одном ритме. До того, как стать соседями по комнате, они часто сталкивались в коридорах Академии, по которой бродили бессонными ночами.
- Пройдёмся? – спросил Майкл.
Роберт кивнул.
Они молча брели среди деревьев, прислушиваясь к звукам спящего леса: к резкому крику ночных птиц, к стрёкоту насекомых, к трепещущим на ветру листьям, к тихому шороху травы и веток под ногами. Таилось здесь и немало опасностей, и они оба хорошо об этом знали. Многие из учебных заданий проходили именно в лесу Брослин, который был удобным убежищем для оборотней, вампиров, и даже для редких демонов, которых, в большинстве случаев, выпускала сама Академия, чтобы проверить особенно перспективных студентов. Но сегодня ночью в лесу было спокойно. Или просто Роберту так казалось, потому что он чувствовал себя непобедимым.
Пока они шли, он думал не о предстоящей миссии, а о Майкле, который стал его первым настоящим другом.
Конечно, у него и раньше были друзья. Все дети, живущие в Аликанте, знают друг друга, и он смутно припоминал, как исследовал Город стекла в небольшой компании детей. Но среди них не было никого незаменимого, и все они понятия не имели, что значит быть верными своим друзьям. Он понял это, когда ему исполнилось двенадцать лет и ему нанесли первую руну.
Для большинства детей Сумеречных охотников это был великий день. Они мечтали о нём и ждали его, как примитивные дети ждут своего дня рождения. В некоторых семьях первую руну наносили быстро и деловито – ребёнок отмечен и будет следовать отныне по намеченному пути; в других же семьях устраивался большой праздник: с подарками, воздушными шариками и праздничным банкетом.
И, конечно, в очень редких случаях первая руна становилась последней. Прикосновение стило сжигало кожу ребёнка, повергая его в шок или в безумие. Жар был настолько сильный, что только срезав метку, можно было спасти ребёнку жизнь. Эти дети никогда не будут Сумеречными охотниками; их семьи никогда не будут прежними.
Никто никогда не думал, что это случится именно с ними.
В двенадцать лет Роберт был тощим, но ловким; смышленым для своего возраста и сильным для своей комплекции; уверенным в том, что его ждёт слава Сумеречного охотника. Когда его отец осторожно рисовал на руке Роберта руну ясновидения, за этим наблюдала вся семья.
Кончик стило выводил изящные линии на его бледной коже. Завершённая руна вспыхнула так ярко, что Роберт закрыл глаза, ослеплённый её сиянием.
Это было последнее, что он запомнил.
По крайней мере, последнее, что он запомнил чётко.
Всё, что последовало за этим, он старался забыть.
Там была боль.
Боль, которая накатывала волнами и обжигала как удар молнии. Болело всё тело. Мучительная боль, которую излучала метка, расползалась по коже, проникала во внутренние органы и кости. А потом стало ещё хуже. Боль пробралась в его разум (или может быть, это была его душа) и вызывала просто неописуемые мучения, словно какие-то существа поселились в глубинах его мозга и становились всё голоднее с каждой горящей клеточкой в теле. Было больно думать, больно чувствовать, больно вспоминать – но ему приходилось всё это делать, потому что, даже в эпицентре этой агонии, какая-то часть Роберта смутно понимала, что если он не будет держаться, не будет чувствовать боли, то уйдёт навсегда.
Позже он будет использовать эти слова, чтобы описать боль, но ни одно из них не сможет в полной мере передать то состояние. Всё, что произошло, всё, что он чувствовал, просто не поддаётся описанию.
Были и другие источники мучений, которые приходилось терпеть на протяжении всего времени, что он провёл в постели, в плену своей метки, не осознавая, что происходит вокруг. Галлюцинации. Он видел демонов, смеющихся и мучающих его. Но ещё хуже: он видел лица тех, кого любил, и слышал, как они говорят ему, что он недостойный и что лучше бы он умер. Он видел обугленные, бесплодные равнины, стену огня и адское измерение, ждущее его, если он позволит себе сдаться. И, несмотря на все эти пытки, непонятно как, но он всё ещё держался.
Он утратил всякое восприятие и себя, и окружающего мира. Он не помнил ни слов, ни своего имени. Но он всё ещё был жив. И наконец, месяц спустя, боль утихла. Галлюцинации исчезли. Роберт очнулся.
Когда он пришёл в себя настолько, что смог воспринимать действительность, то узнал, что был в полубессознательном состоянии несколько недель, и двое Безмолвных братьев делали все возможное, чтобы сохранить ему жизнь. За всё то время вокруг него развернулась настоящая битва: члены Конклава конфликтовали с его родителями по поводу методов лечения. Родители рассказали ему, как все настаивали, что его нужно лишить метки, а Безмолвные братья постоянно предупреждали, что это единственный способ, который может гарантировать, что он выживет и избавится от дальнейшей боли. Он должен будет жизнь как примитивный: такова была политика Конклава в отношении тех, кто не может выдержать процедуру нанесения рун.
- Мы не могли позволить им сотворить с тобой такое, - сказала его мама.
- Ты Лайтвуд. Ты рождён для жизни Сумеречного охотника, - сказал ему отец. – Только для такой жизни и не для какой больше.
Это прозвучало как: Лучше увидеть тебя мёртвым, чем примитивным.
После этого между ними всё изменилось. Роберт был благодарен родителям за то, что они верили в него - он и сам предпочел бы умереть. Но в нём что-то перевернулось, когда он понял, что их любовь к нему ограничена. Изменилось что-то и в его родителях, осознавших, что их сын не может вести жизнь Сумеречного охотника, и вынужденных терпеть этот позор.