На дороге было пусто… никто не шел и не ехал… Большой, черный, блестящий, точно покрытый лаком ворон, каркая, перелетел с одной кучи щебня на другую, да какие-то маленькие, круглые, точно шарики с белыми брюшками, птички, потихоньку посвистывая, копошились в лошадином навозе и, спугиваемые Агафьей, небольшими стайками отлетали в сторону.
Агафья вошла в лес… Здесь было еще тише. По обеим сторонам дороги стоял часто, сплошной стеной мелкий, тонкий осинник — «чапыга»… Листья с этого осинника облетели уже совсем и только кое-где на макушках, более крупных и высоких, трепетали на солнце, как золотые…
С правой стороны лес поднимался несколько в гору, и лучи низкого и далекого солнца прорезывали чащу и играли на дороге «зайчиками».
Высокая, побуревшая, совершенно высохшая метла «некос» росла в этом лесу, делая его «чапыгу» еще более глухой и путанно-частой…
Пройдя с полверсты этим лесом, Агафья увидала, что ей навстречу кто-то идет.
— Идет кто-то, — сказала она сама себе, — мужик ли, баба ли — не разберешь. Кажись, баба.
Идущий навстречу человек и Агафья, приближаясь друг к другу, сокращали с каждым шагом расстояние между собой, и теперь Агафья ясно разглядела, что это идет не баба, как ей показалось, а мужик.
Скоро они сошлись, и Агафья увидала высокого, молодого, рыжебородого нищего, бродягу.
За спиной у этого нищего болтался пустой мешок… в руках была палка. Одет он был в длинный монастырский подрясник… Ноги были обуты в опорки и обмотаны по икрам тряпками… тряпки эти, чтобы не спускались на опорки, были подвязаны веревками… На голове у него была одета немного на бок, на левое ухо круглая, кверху востренькая шапчонка, придававшая его лицу отчаянно-наглый вид.
Он шел и забавлялся тем, что сшибал толстым, немного загнутым клюшкой концом палки замерзшее конское кало с дороги в канаву.
Поровнявшись с Агафьей, он скосил глаза в ее сторону, улыбнулся, скаля белые, большие, точно у лошади зубы, и сказал хриплым басом:
— Наше вам-с!
— Здравствуй, батюшка! — в свою очередь, низко поклонившись, ответила Агафья и пошла было дальше.
— Далеча ли до деревни? — спросил бродяга.
— Нет… недалеча, — ответила Агафья, приостановившись, — с версту…
— А ты куда идешь? — спросил опять бродяга, глядя на нее исподлобья и помахивая палкой.
— В город, — ответила Агафья.
Она взглянула на него и, увидев его лицо, большой рот с толстыми губами, зубы, вздрогнула и отвернулась со страхом.
— Зачем? — спросил бродяга.
Агафья не ответила и пошла дальше. Бродяга посмотрел ей вслед и вдруг, бросив на землю палку, с каким-то перекосившимся, страшным лицом на цыпочках побежал за нею.
IV
Агафья шла, не оглядываясь… Он потихоньку догнал ее и схватил сильными, длинными руками сзади в охапку так крепко, что она не могла двинуть ни правой, ни левой рукой.
Она с ужасом полуобернула свое лицо вправо через плечо и увидала на самом близком расстоянии его большие, с кровяными белками, страшные глаза, рот с пеной по углам, ощеренные зубы и закричала:
— Батюшки!.. пусти… батюшки!..
— Молчи!.. молчи… молчи, сволочь! — задыхаясь от душившей его страсти, прерывающимся голосом хрипел он, — убью… молчи!..
— А-а-а! — завыла она и, наклонившись, хотела было укусить его за руку.
— А-а! — прохрипел он… и вдруг легко и свободно, точно какую-нибудь щепку, приподнял ее и как-то боком, тяжело дыша, поволок с дороги, через канаву, в заросшую травой «чапыгу»…
Агафья сначала билась у него в руках, упиралась ногами, но потом сразу ослабла, опустилась, и он волок ее, как какой-нибудь грузный, сырой только что срубленный обрубок дерева, торопясь, ломая сучья, тяжело дыша, страшный, как дикий зверь, подальше от дороги в чащу.
Оттащив шагов за сорок, он остановился на маленькой, еще более густо, чем в чапыге, заросшей метлой прогалинке и бросил Агафью, сильно и больно толкнув в грудь, на землю в эту метлу.
Она упала и почувствовала, что внутри у нее все точно как-то сразу похолодело и замерло.
Она хотела крикнуть, но не крикнула, потому что у нее пропал голос, и только тихо простонала и обезумевшими, налитыми ужасом глазами уставилась на его лицо.
И вдруг какая-то отчаянная, безумная смелость охватила ее, и она, пронзительно завизжав, вцепилась ему зубами в щеку.
— О-о-о! — заревел он. — о-о-о, врешь!
— Пу-у-пусти! Христосик! батюшка… пусти! — молила она, теряя сознание.