— Мать пришла… дома вон она… беги к ней!..
— О-о-о! Взаправду? — радостно крикнул Спирька, вбегая на двор и сразу позабыв свой испуг. — Гостинцев принесла?.. Принесла, тять, а?..
— Принесла, — сказал отец, кривя усмешкой губы. — Принесла, — повторил он, — обоим нам принесла… Спасибо!.. Ну, беги!..
— А ты, тятьк, куды?.. Без картуза-то холодно…
Отец не ответил и молча, глядя в землю, прошел мимо него по двору к калитке и, наклонясь, вышел, плотно прихлопнув за собой небольшую кособокую дверку.
Спирька побежал в избу.
VIII
— Мамк, — закричал он с порога, отворив дверь и со свету плохо видя, — чего принесла мне, кажи!..
Молчание было ему ответом. Агафья, как упала давеча ничком посреди избы, так лежала и теперь, не меняя позы.
На полу около ее лица виднелись пятна крови… Растрепанные черные волосы покрывали ее голову, шею и плечи, точно какая-нибудь большая, шершавая папаха.
Она потихоньку всхлипывала и икала, точно наплакавшийся и начинающий засыпать ребенок.
— Мамк! — крикнул снова Спирька, увидя ее на полу. — Чтой-то ты где лягла-то, а? Вставай!..
Агафья уперлась пуками в пол, приподнялась, схватилась рукой за край скамейки, с трудом поднялась с полу и села на скамью, облокотившись на стол правой рукой, положив на нее голову.
Все лицо у нее, было избито и залито кровью. Под глазами появились огромные, какого-то фиолетового цвета синяки и один глаз — левый — почти совсем закрылся, виднелась только узенькая, небольшая, окруженная фиолетовым фоном, точно закал на зубиле, щелочка, придававшая всему лицу какое-то необыкновенно страшное выражение. Спирька, увидя это лицо, не узнал матери, испугался и сразу заплакал.
— Что-о-о, сынок, а… хо-о-роша? — скривив в горькую усмешку губы, сказала Агафья, глядя на него. — Вот как меня папашенька-то твой отделал, а… хороша?.. Поди-кась сюда ко мне.
Спирька стоял, глядел на нее и не шел. Ему было страшно глядеть на ее лицо и в особенности на эту вместо глаза глядящую на него щелку. Он заплакал еще пуще и попятился задом к двери.
Агафья тоже заплакала и закашлялась, схватившись рукой за грудь.
— О, господи Суси, — простонала она, харкнув кровью на пол, — всяе избил… почки отшиб… Что мне теперича делать-то… владычица, заступница! Спирюшка… дитятко ты мое… подь ты ко мне, родимый ты мой… подь ты ко мне, сладкий ты мой… пожалей хучь ты меня, несчастную… несчастная я, несчастная. Со всех-то с четырех сторон на меня ветер дует… Пожалей ты меня, сынок ты мой ненаглядный… Солнышко ты мое ясное… о-о-о, о-о-о, батюшки…
— Мамка, не плачь, мамынька, золотая ты моя, не плачь! — с воплем закричал, бросаясь к ней, Спирька. — Мамынька, я с тобой… Мамынька, не плачь. Дай я тебя поцалую в глазок… Не плачь, мамынька. Не плачь, родимая…
Она привлекла его к себе левой рукой и, наклонясь над его покрытой мягкими, точно чесаный лен, волосами головкой, горько заплакала, то и дело с какой-то необыкновенной страстностью целуя его в головку.
Он обхватил ее обеими руками по талии и, тоже плача, жался к ней…
— Спирюшка… дитятко… родной ты мой, солнышко, — шептала она и чувствовала, как какое-то огромное, мучительно-сладкое, не испытанное ею никогда чувство охватило все ее существо. — Люблю-то я тебя как, дитятко ты мое… Один ты у меня теперича остался… Постыла-то я всем стала… Пожалей ты меня!
— Мамка, не плачь… Золотая ты моя, не плачь… — прижимаясь к ней, не переставая твердил Спирька…
IX
А Левон в это время, «точно краденный», задами по усадьбам, мимо овинов пробирался на край деревни в шинок, где торговала с год тому назад овдовевшая баба Юдиха…
Юдиха, когда он, осторожно отворив дверь, переступил порог, была дома и занималась мытьем пола. Высоко подвязав юбку, с голыми толстыми ногами, перегнувшись, терла она с каким-то ожесточением, вся мокрая от поту, грязной мочалкой пол, то и дело крича на баловавших ребятишек, загнанных, «чтобы не вертелись под ногами», на печку.
Увидя вошедшего «гостя», Юдиха удивилась и стояла перед ним с мочалкой в руках, красная, с грязными потеками по лицу, удивленно большими, красивыми глазами глядя на него.
— Не узнала, что ли? — сказал Левон, осторожно обходя лужу и пробираясь туда, где уже было вымыто и не мокро. — Здорово живешь! Полы никак моешь?..
— Ты как это зашел? — спросила она, не отвечая на его вопрос. — Вот чудеса-то, пра, ей-богу…
Левон усмехнулся;
— Есь? — спросил он, помолчав.