— Ну, что ты, детка, как можно!— Немного испуганный правитель покосился на застывших в безмолвии рабов и стражников, окружавших его ванну со всех сторон.— Наша держава многим обязана Заркуму Многомудрому!
— Ах, вы все о делах, да о делах!— надула коралловые губки очаровательная бесстыдница.— Немедленно прекратите! У меня разболелась голова от вашей скучной болтовни!
— Ну, все.— Правитель нетерпеливо махнул пухлой, в ямочках, как у младенца, рукой.— Ты можешь идти, Ишпак. Тебя достойным образом наградят!
Низко поклонившись правителю, военачальник удалился из пышно убранных покоев, так резко отличавшихся от аскетичной и мрачной конуры подлинного повелителя Страны Городов. А Шульга облегченно вздохнул и, по-щенячьи повизгивая, стал неуклюже барахтаться в ванне, игриво похлопывал по попке прекрасную Нэркес...
... Когда короткая летняя северная ночь накрыла беззвездным пологом спящий Аргаим, в дом военачальника Ишпака явился наголо бритый невольник-аргиппей в медном ошейнике. Без лишних слов Ишпак с головой укутался в широкую, меховую накидку и последовал за рабом привычным маршрутом.
Огромное, помпезное здание правительского дворца смутно белело перед ним в темноте, соединенное со стенами цитадели и с Зиккуратом Уту десятками внутренних переходов. Ипшак знал, что под землей вся эта система соединена еще, по меньшей мере, сотней ходов. Поэтому, войдя в рощу, густо разросшуюся вокруг дворца, он сразу же привычно свернул к стене, вслед за рабом,— и вскоре исчез в кустарнике, надежно скрывавшем потайную дверь. Пройдя по длинному, темному коридору, лишь кое-где освещаемому тусклым светом жировых светильников, Ишпак очутился внутри дворца, в его левом крыле. Затем последовала анфилада пустынных залов, и, наконец, он очутился в небольшой темной комнате.
Из двери напротив ему навстречу неслышно скользнула Нэркес и обвила руками задрожавшего от похоти полководца. Утробно рыча, Ишпак по-звериному набросился на ее прекрасное тело, и они покатились прямо по полу, устланному мягкими барсиными шкурами. Раб-аргиппей бесстрастно наблюдал за их жадным соитием, стоя у дверей, неподвижно, как статуя. Опасаться того, что кто-либо пронюхает о происходящем здесь, было нечего. У невольника был вырезан язык.
Утолив страсть, Ишпак приподнялся на руках над изогнувшейся в истоме куртизанкой. Торжество, смешанное с обожанием, светилось в его взоре.
— О, моя богиня!— прохрипел он, тяжело дыша.— Ты доведешь меня до безумия! Я готов был искромсать в жирные клочья этого ублюдка, когда он слюнявил твое прекрасное тело! Какая это мука — видеть тебя в объятиях этого выродка!
— Потерпи еще немного, милый!— звонко рассмеялась Нэркес,— Недолго мне осталось выносить ласки этой свиньи. Жирный дурак сейчас дрыхнет на своих перинах и видит чудесные сны. Он так пристрастился к соку лотоса, который я подмешиваю в его питье за ужином, что можно легко убить его, если я прекращу давать ему зелье. Он умрет через несколько дней в страшных мучениях, так и не узнав причины своей гибели!
— Убрать Шульгу невелика задача!— задумчиво заметил Ишпак.— Все дело в Заркуме!
— Да, Заркум,— криво усмехнулась Нэркес, и на лицо ее набежала тень.— Ведь это он снабжает меня порошком лотоса и прекрасно знает, в каких целях я его использую. Он знает о наших отношениях с тобой, но считает их детскими шалостями. Он не считает меня достаточно опасной. Погрузившись в заботы иных миров, он не замечает того, что творится у него под носом.
— И все же он сотрет нас в пыль, если мы восстанем,— уныло проговорил Ишпак.
— Есть единственный способ одолеть Заркума,— медленно проговорила Нэркес, и глаза ее хищно сузились.— Мы должны найти мага более могущественного и заключить с ним союз! Только так мы сможем победить Заркума и воссесть на Хрустальный Трон. Хватит с нас этих выродившихся древних династий! Мы положим начало новому роду правителей Сакалибы!
— Мага, говоришь,— оживился Ипшак, глаза его лихорадочно заблестели,— есть у меня на примете такой маг! Я расскажу тебе то, чего не услышал пустоголовый Шульга!
И Ишпак вкратце поведал куртизанке о происшествии с шаманом. Нэркес вскочила на ноги, глаза ее сверкнули зеленым пламенем.
— Вот оно! — выдохнула женщина.— Найди его, Ишпак, слышишь, и склони на нашу сторону! И ты сядешь на Хрустальный Трон! А потом умрешь. И трон будет принадлежать мне одной.
Но об этих тайных мыслях прелестницы узнать Ишпаку было не суждено.
Полная луна взошла над Пасиртайской долиной, бросая кровавые отблески на полированный камень мощных стен Аргаима и отчасти рассеивая тьму. Ночное светило равнодушно взирало на древний город, который словно и ночью пытался доказать, что посвящен Великому Богу Света Уту и нет ему никакого дела до жалкой головки сыра, висящей в небе. И в знак вечного торжества Уту неугасимо пылал Светоч Солнца на вершине гигантской пирамиды. Его яркий свет был виден на много лиг и напоминал горящую лампу, зажженную невидимой рукой. А вокруг лампы мерцал во тьме рой светляков, слетевшихся на источник огня,— то были окна городских домов и множество костров у шатров, усеявших степь. Не знали наивные насекомые, что смерть сулит им обманщица-лампа, что превратятся в прах, и сама память о них выветрится навсегда. Потому что нельзя слишком близко подлетать к огню...
Конан и Таргитай, однако, даже и не думали об опасностях, ждущих их впереди,— пламя Аргаима неудержимо манило их.
Костер почти догорел, но путники и не думали подкармливать умирающее пламя, погрузившись в приготовления к ночному походу. И вот, наконец, все готово. Оружие вычищено и наточено, сапоги дополнительно обернуты мягкими кусками медвежьей шкуры, чтобы сделать шаг неслышным.
В тот момент, когда Конан уже собирался затушить костер, в темноте, ниже их лагеря, на горной тропинке, что-то хрустнуло. Помянув нехорошим словом Нергала, Конан выхватил топор и принял боевую стойку. Таргитай, не отстав от него, обнажил меч и уже собирался нанести смертельный удар, как вдруг рука его застыла в воздухе.
Из тьмы на свет костра вышел согбенный под грузом прожитых лет белобородый и сморщенный старец, опиравшийся на причудливый посох. Дырявая одежда его была увешана амулетами. Судя по всему, это был местный шаман.
— Дедушка!— вежливо обратился к нему Таргитай.— Ты подобрался к костру так незаметно, что чуть не вверг нас в грех смертоубийства!
— Ничего, дети мои!— прошамкал старец.— Ведь этого не случилось, а значит, все в порядке. К тому же я достаточно пожил на свете, и мою смерть нельзя было бы назвать преждевременной. Тем более, пасть от руки таких отважных воинов — это большая честь!
Шаман засмеялся каркающим смехом, из-под нависших бровей блеснули лукавые молодые глаза. Таргитая будто жаром обдало,— он где-то уже видел этот проницательный взгляд!
— Надеюсь, что бесстрашные воители позволят скромному служителю богов передохнуть у их костра?— осведомился старец.
Конан украдкой кинул многозначительный взгляд на своего спутника, но в Таргитае взыграло кхитайское почтение к старшим. Не обращая внимания на недовольство киммерийца, юноша бережно подхватил старика под локти и усадил его на медвежью шкуру у костра.
— Спасибо вам, дети мои!— довольно улыбнулся шаман.— Вы не повторяете ошибки древних ашинов, которые убивали своих стариков. Наоборот, вы уподобились великому Алп-Манашу, который не стал сбрасывать отца со скалы Стариков, а спрятал его под пологом своего шатра и слушался его мудрых советов. Мудрость старого отца помогла ему стать властителем всей Гирканской степи. И придя к власти, этот герой издал указ, запрещающий убивать старых людей, ибо в них хранится вся мудрость мира. Кто знает, проживи его отец дольше, может, он и предостерег бы Великого кагана от ловушки, в которую его заманили нелюди...