Когда-то я такое предъявляла отцу, после смерти моей собаки. Я хотела, чтобы он собрал свой совет и они придумали, как её оживить. И ответила, как и отец, холодно, стандартно.
— Увы, — ответила я, не раздумывая, — если бы так оно и было, я бы не стояла тут, перед тобой. Но я сделаю все, что в моих силах.
И тут же пожалела.
— Я так и думала, — из-под шапки вырвалась светлая кудрявая прядка, — ничего вы не можете.
Развернувшись, она ушла, самым злым детским шагом.
— Простите, — не сводя с нее глаз, произнес Гирн, — дочка моей сестры. Она была там, когда отравили воду. Тоже врач. Спасала тех, кого было возможно.
Перед сном я представляла этот ад. Сначала войска запада отравили воду. Потом напали. Люди, обжигаемые болью и болезнью шли в бой. Кучка людей, неподалеку отсюда, защищали огромный Север ценой своей жизни. Большинство из них даже не видели ничего кроме своей деревни. И знали только одно — либо они умрут, либо на эту землю, их землю, ступит нога чужака.
В реальность вернул запах. Запах разлагающейся плоти и отбеливателя, слившегося в такую отвратную смесь, что скрутило живот. Благо, я поела только утром.
Я вошла в дверь.
Вздохи, крики, смрад. Бегающие туда-сюда медсестры с тазами и врачи с капельницами и шприцами.
Кровати располагались двумя рядами друг напротив друга, от стены до стены.
Кажется, я погорячилась сегодня, когда в нашей спальне заявила, что выдержала.
— Наденьте маску, станет легче.
Доктор все еще был рядом. Какой позор. Это же мои люди. Они умирали за меня. За наши чертовы жизни они сейчас гниют здесь, а я морщусь.
— Все хорошо, — маску я сняла и отдала врачу, — могу я к ним подойти?
Он явно не ожидал от меня такого рвения и ответил чуть неуверенно:
— К-конечно.
Мужчины. Женщины. С теми, что были в сознании, я говорила. Объясняла кто я, и зачем здесь.
— Я слышал, что вы молоденькая, — подмигнул мне один мужчина с перемотанной головой, — но Моран что-то совсем девчонку нашел. Вы не подумайте, леди, вы прекрасны, как весна, но жалко вас. Либо мужчины еще даже не нюхали.
Доктор краснел за каждого пациента по отдельности.
А мне было даже приятно. Эти северяне все переводят в шутку. Даже отрезанную конечность.
— Вы благословите мою деревянную ногу, Ваше Величество? — прокричал один старик через пару кроватей от меня, — и поцеловать в щеку, если можно. Вашего мужа же тут не имеется?
— Ради бога, — Гирн уже закрывал лицо рукой, — деревенщина. Простите.
— Перестаньте, — улыбнулась я ему, переходя к следующему больному, — Я не вижу тут ничего оскорбительного. Пусть говорят, что хотят.
Потому что завтра, некоторые из них, уже ничего сказать не смогут. Никогда.
Яд, подсыпанный в воду, убивал медленно и незаметно. Не давал ранам затягиваться, прогрессировал на самых слабых местах. Люди лишались слуха и зрения.
Когда я уделила внимание каждому больному, и дошла до конца здания, заметила еще одну, с табличкой: «не входить».
— Умирающие. Те, кто пил у самой границы. Половины уже нет в живых, оставшиеся там. Те, кто безнадежен.
— И ваша сестра?
— К сожалению.
Эту палату оставили напоследок. Чтобы я полностью укрепилась в мысли, что этого сумасшедшего Рена, короля Запада, надо стереть с лица земли.
Ни криков, ни вздохов, ни суеты тут не было.
Люди лежали спокойно, глядя в потолок. Некоторые беззвучно плакали.
Доктор сразу подошел к одной из женщин и склонился над ней.
В этом месте мне не хотелось говорить, кто я. Не хотелось тревожить их или будоражить. Я просто стояла у порога и смотрела, не понимая, что делать.
Доктор вдруг повернулся ко мне и махнул рукой.
Я подошла.
Женщина, лежащая на постели, больше напоминала куклу, нежели человека. Бледная, почти прозрачная, кожа и глаза, стеклянные, зеленые. По грудь она была укрыта белой простыней.
— Вы королева, — прошептала она хрипло, — мне брат сказал.
— Да, — присела я на колени, чтобы быть ближе к ее лицу.
— У меня есть дочь…- каждое слово она будто вытаскивала из себя щипцами, — и больше ничего нет. А ваша дочь — это Север. Задача матерей — защищать своих детей. Я защитила свою. Теперь ваша очередь, королева. Нас не станет, но вы не беспокойтесь. Нас тысячи. Больных и умирающих. Но будут и живые. О которых надо заботиться. О моей дочери, например. Я хочу, чтобы она была жива. Я хочу, чтобы больше никто и никогда не подлил яду в ее молоко, и молоко моих внуков. Перед смертью, пообещайте мне, юная леди, только одно — что никогда не допустите этого. Не дадите в обиду свою дочь.
Даже если бы я что-то ответила, она бы уже не услышала. Ее лицо стало отрешенным, хоть грудь все еще вздымалась, назло всем.
— Обещаю.
Дома я еще долго приходила в себя, перелистывая в голове воспоминание за воспоминанием, лицо за лицом. Каждая жизнь — книга, и большинство — недочитанная. Прерванная на пятнадцатой или пятидесятой странице. Потрепанные событиями и запыленные памятью, они забываются и уходят в пустоту. Книга моего отца, сестры, мамы, да вся моя семья — мертвая библиотека. Тогда почему я еще здесь?
Комната озарилась знакомым голосом как раз в тот момент, когда я подумала об этом.
— Ты уже вернулась?
Моран, снова зарастающий своей черной бородой, улыбаясь, приблизился ко мне. Только я не могла состроить на своем лице хоть что-то. Он тут же помрачнел, и остановился, медленно снимая дубленку и теплый свитер.
— Все в порядке? Ты такая бледная. Не заболела?
Я тряхнула головой.
— Нет-нет. Задумалась просто. В лазарете была, вот и сижу, отхожу потихоньку.
За одну вещь он мне нравился по-особенному: ненавязчивость. Он не выпытывал у меня мои сокровенные мысли или проблемы.
Поэтому и сейчас он просто начал молча переодеваться, оставляя меня в покое.
— Пойдешь к ужину?
Я покачала головой.
— Тогда направлю слугу, чтобы он принес тебе что-нибудь.
— Хорошо.
Мы еще немного помолчали. Но эта тишина вокруг и крик в голове начинали меня сводить с ума.
Я поднялась с кровати подошла к нему, пока король выбирал, какую рубашку ему надеть на ужин. Выбор был широкий: белая, белая и… о, неожиданность, белая!
— Я бы с удовольствием поменяла свою способность командовать медведями и ходить босиком по снегу на дар исцеления.
Мужчина приостановил свой сложный выбор после этих слов.
— Я так и знал, что тебе рано еще идти в лазарет. Эльза, послушай, — повернувшись, он положил свои ладони на мои скулы, и поднял голову вверх к себе, — ты не должна так переживать. Если думать о каждой смерти, как о трагедии, сама долго не протянешь. Оплакивать можно только тогда, когда другого выхода нет. А у нас — он есть. Мы остановим эту войну и спасем тех, кто еще жив.
В точности, как та женщина. Откуда они берут эту мудрость?
Я хотела просто плакать, свернувшись в клубок.
— Там столько боли, Моран, — только и проронила я, еле сдерживая слезы, — я будто чувствую ее за них.
Он не улыбнулся, даже в лице не изменился. Просто прижал к себе, как ребенка, и погладил по голове, говоря:
— Твои раны еще свежие, а я подсыпал тебе туда соли. Ну, ничего. Завтра мы отправимся домой. Хватит этого. Я смогу укрепить границы и дистанционно.
— Если ты собрался уезжать из-за меня, — оттолкнула я его, — то не надо! Я сама доеду. Оставайся здесь.
В серых глазах мелькнула недоверчивость.
— Ты королева, и без меня никуда не поедешь — это первое. А второе — столица и так долго без хозяина. Может случиться непоправимое. Возвращаться нужно вне зависимости от наших желаний. Делия с Силестиной не самые лучшие политики.
Мне иногда кажется, что Сили может все, кроме одного — дать мне побыть наедине с собой.
Домой мы поехали через два дня. За это время мы собрали несколько совещаний и дали распоряжение армии. Их единственной задачей было укрепление границ и предотвращение следующих отравлений.