Большим пальцем девушка погладила мою щеку, смахивая слезы.
— Потому что я люблю тебя, Эльза, и буду любить всегда, в каких бы мирах мы не находились. И там, куда я иду сейчас, когда ты спустя много-много лет, встретишь меня, я сделаю это еще раз. Закрой глаза.
Я послушалась.
И Лести поцеловала меня. Нежно, осторожно, касаясь своими губами моих, всего миг. Но я почувствовала это тепло.
А потом… все кончилось.
Открыв глаза, я увидела только белую пустошь.
— Пошли, — окликнула мама, про которую я забыла, — пора вернуться домой.
Я проснулась на руках у Морана.
В окружении я узнала его кабинет, в котором мы так часто сидели вместе. Документы брошены на столе, в полном беспорядке, будто он только что их бросил. Свечи потухли, а за широкими окнами, заглядывая к нам, светила луна. Тень от занавесок падала на деревянный пол.
Руки короля прижимали меня к его груди, а сам он, похоже, крепко спал.
Высвободив руку, я убрала с глаза мешающуюся полоску бинта, которой перевязали мою голову. Все еще было больно двигаться, и даже дышать. Интересно, я и правда умирала? Тогда почему я здесь.
Чуть шевельнувшись, я пыталась освободиться от крепких объятий мужа, но он тут же, будто ждал этого, проснулся.
— Эльза? — позвал он бодро, и еще сильнее прижал меня.
— Все хорошо, — ответила я ему куда-то в подмышку, — отпусти меня, мне больно.
Он тут же расслабился, и осторожно посадил меня рядом с собой.
Его лицо я хорошо видела в свете луны. Рассеченная щека и старый шрам пересекались в виде креста. Голова тоже покрыта повязкой, а сам он, судя по всему спал сидя, потому что просто не мог лечь.
— Я знал, что ты вернешься, Эльза. Никто не верил, а я знал, — он осторожно коснулся большим пальцем моей щеки и провел до виска, — даже когда лекарь сказал, что ты больше никогда не проснешься.
Я поймала его руку и прижала к себе крепче.
— Ты всегда верил в меня, чтобы я не сделала.
Надо было сказать ему еще много чего. Очень много информации, как Вилл обманула Сайбер, вообще об это богине, о крылатых медведях, но я решилась в эту лунную, радостную, и одновременно до разрыва сердца горестную ночь, сказать самую главную новость.
— Моран, когда у тебя день рождения, ты ведь никогда не говорил.
Он спрятал лицо в моих волосах, вдыхая их запах, будто его он пьянил.
— Он уже прошел. В прошлом месяце. Я его не отмечал со дня смерти своих родителей.
— Тогда, — я поймала его голову, и провела рукой по затылку, — я подарю тебе свой подарок прямо сейчас.
— Ну, — почти заурчал король, — и что же это за подарок?
— Да так, мелочь, — кажется, улыбка чувствовалась даже в моем шепоте, — сын.
На мгновение муж замер, отодвинул меня от себя, пытаясь разглядеть мой взгляд, и понять, не шучу ли я.
Навсегда я запомнила этот взгляд.
Счастливый. Растерянный. Опьяненный.
А потом я расплакалась, понимая, что со мной больше нет, и никогда не будет Лести, и теперь моя жизнь изменился так, что прошлая будет лишь страшным сном. Моя подруга ушла именно тогда, когда была нужна больше всего.
Я тоже люблю тебя, Лести. И я приду к тебе, чтобы снова услышать от тебя эти слова. Только, чуть-чуть попозже.
Подожди.
Глава 32. Рассвет Айона
Я проснулась, хотя мне казалось, что это был не сон, а мучение, которое засасывало меня с головой, погружая в бездну тьмы и страха. Моран и сам спал отвратительно, и когда я начинала кричать, будил меня, и зажигал свечи.
Надолго кошмары о смерти Лести, моих родителей и сестры врезались в память, и изощряясь, превращались из светлого воспоминания во что-то мерзкое и липкое.
Утром я проснулась раньше мужа, и тут же поднявшись, покинула комнату.
Я знала, что они ждут меня. Сердцем чуяла, внизу, у камина, меня ждут брат с сестрой, которым утром уже донесли, что я проснулась после недельного сна.
Оба потеряли надежду.
Не просчиталась.
Маленькая Делия, со спутанными, рыжими волосами, сидела в невзрачном домашнем платье, положив голову на плечо Ксандеру. Он же был одет в военную форму Эфии, так как являлся ее главнокомандующим, и теперь отвечал за потери, награды, и прочую военную документацию, отчетность.
Сине-голубой китель шел ему как никогда.
Когда оба увидели меня, в ночной рубашке, босую, и вообще не в лучшем виде, поднялись с софы, и замерли, боясь подойти.
Когда я спустилась, сестренка бросилась ко мне, и уткнувшись в грудь лбом, начала плакать, до боли сжимая мою сорочку вместе с кожей. Но я не стала возражать. Мне тоже хотелось чувствовать, что я живая, учитывая, что побывала на том свете.