Афишная тумба. картина Жана Беро
Нельзя сказать, что народ валом повалил на вернисаж, чтобы оценить художественное событие месяца, но пока мы прогуливались по галерее, зрители понемногу заполняли проходы. На одной половине зала выставлялись работы Лагина, на другой – Терновского, а «Иуда» занимал стеллаж в центре, что, несомненно, подчёркивало его значимость. На правах почётных гостей мы отдали верхнюю одежду Филиппу, что сделало наше передвижение по залу лёгким и приятным. Татьяна Юрьевна оказалась в струящемся платье цвета морской волны, отчего, глядя на неё, я припомнил стихотворение Лермонтова:
Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной,
И старалась она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.
Рисунок Михаила Врубеля "Русалка"
Оба художника присутствовали на открытии. Лагина звали Илья Ксенофонтович; на улице я ни за что не принял бы его за служителя Минервы**, настолько его внешний вид был далёк от богемного. Покатый лоб, лохматые брови, серые глаза с хитрецой не вызвали у меня доверия, хоть я никогда не был снобом, следуя первому впечатлению. Крупные «мужицкие» руки и привычка сутулиться разрушали слегка идеализированный образ живописца, который сложился у меня в голове, а его манера беззастенчиво рассматривать посетителей откровенно раздражала.
Илья Ксенофонтович Лагин
Несмотря на предубеждение, я заметил, что портреты выполнены основательно, без сомнительных попыток поэкспериментировать с авторским почерком или стилем письма. Военных художник любил изображать в образе Марса; довольно часто их героические лица овевал ветер побед. Молодые дамы, видимо, просили запечатлеть их в образе Елены Троянской, а матроны – в виде виде фрейлин или статс-дам на парадных портретах императорской семьи. Отцы семейств выглядели так монументально, словно рисовавший их художник смотрел на позировавших снизу вверх, а юноши радовали свежим цветом лица и блестящими глазами. Не было сомнения, что публике нравились романтические образы Лагина – в глубине души многие хотят походить на мифологических героев, да и галуны с украшениями изображались достоверно и ярко, однако после ознакомления с творчеством Ильи Ксенофонтовича мне показалось, что я рассматривал лубки на ярмарке. Немного выбивалась из общего ряда большая картина, на которой была изображена возлежащая в будуаре обнажённая женщина, – длинный газовый шарф, проносящийся мимо неё, чуть-чуть прикрывал пышные прелести и намекал на лёгкое дуновение воздуха. Хотя название у интимного портрета отсутствовало, я дал ему имя «Даная». Дамы быстро проходили мимо чувственной картины, а кавалеры – наоборот – останавливались, чтобы «проникнуться замыслом автора», как глубокомысленно заявил своей спутнице один посетитель.
Когда мы завершали осмотр работ Лагина, Лев Николаевич обратился к Олениной:
– Какие у вас впечатления, Татьяна Юрьевна?
– Я не любительница вымученных комплиментов, – отозвалась она. – Если б не мнение общества, господин Лагин, пожалуй, писал бы на заказ Святое Семейство с ликами членов семьи какого-нибудь почтмейстера или поставщика Двора Его Императорского Величества.
Замечание было едким, но точным: на мой взгляд, художник не остановился бы ни перед чем, угождая богатому клиенту, – я видел, как посетители подходили к Илье Ксенофонтовичу и интересовались ценой на Марса или на Елену Троянскую.