«А ларчик просто открывался!» Тут и я продемонстрировал свою беспросветную недогадливость.
После подсказки моего друга Кудасов подобрел и заявил, что теперь уж как на ладони видно, что Лагина заколол Терновский. Льва Николаевича этот вывод сильно огорчил.
– Не торопитесь, Егор Федотыч! – убеждал он. – Лагин мог договориться с Хадзисом о приобретении «Иуды» в складчину.
– Видел я вашего Хадзиса, – махнул рукой полицейский. – Не то клоун, не то дурак: минуты не может без своих ужимок, как Петрушка на ярмарке, – такое впечатление, что всех передразнивает.
– Но он вовсе не дурак, а успешный коммерсант. Это только маска.
– И поэтому я должен поверить, что он пришёл к Лагину, захватил его кисть, а, когда они не поделили добычу, скорчил рожу и зверски убил его на набережной? Для такого дела он слишком щуплый, и кишка у него тонка. – Кудасов разошёлся и стал пунцовым от раздражения.
– Подождите, Егор Федотыч. – Измайлов примирительно коснулся рукава собеседника. – Необходимо рассмотреть все варианты. Почему только Терновский? Возможен сговор с Лагиной.
– Уже теплее, – Кудасов принялся задумчиво подкручивать пригорюнившийся ус. – Страсть может толкнуть на преступление, но насчёт Лагиной я сомневаюсь…
– Потому что видели её недавно, и она вам понравилась.
– Лев Николаевич! – зарычал, краснея пуще прежнего, Кудасов.
– Она и мне понравилась, что тут дурного? – искренне удивился мой друг. – Глаза, как омуты, мило грассирует, любит детей. Просто нужно искать везде, абсолютно везде.
– Наверное, я не гений, как вы, поэтому ищу там, где ближе. Логика подсказывает мне, что кисть легче всего достать в студиях, но при Лагиной Терновский не стал бы зверствовать, потому что обожествлял её. Хадзис принёс бы нож, а не стал бы фокусничать с кистями, с которыми был знаком понаслышке.
В целом, я был совершенно согласен с Егором Федотычем. Мне даже казалось, что Измайлов просто не может примириться с мыслью, что такой талантливый и возвышенный художник, как Терновский – обычный уголовник, с особой жестокостью поквитавшийся с собратом по кисти.
Два криминалиста – Измайлов и Кудасов остались каждый при своём мнении, поэтому пока второй набрасывал карандашом тезисы рапорта, мой друг отправился перебирать холсты, которые заполняли студию.
– Портрет Татьяны Юрьевны нашёлся почти сразу, – пояснил он. – Думаю, потому что художник работал с ним совсем недавно. Я покажу вам его, при условии, что в следующий раз вы вместе ужинаете у нас дома!
Мой добрый приятель иногда бывает несносен, но ведь я уже дал своё согласие…
портрет Татьяны Юрьевны Олениной
Оленина на картине была прекрасна, как в жизни: она позировала в своём любимом изумрудном платье, – я знал, как она любит зелёный цвет. Платье украшала бирюзовая брошь, а в мягких волнах волос виднелась скромная диадема, подчёркивающая свежесть лица и тепло карих глаз. Фон Терновский ещё не успел дописать, но эти странные разводы на заднем плане ничуть не портили впечатление, как будто сочетая в себе природный хаос и гармонию. Мне показалось, словно из дымной и душной столицы я вмиг перенёсся на просторный берег Финского залива и всей грудью вдыхаю свежий воздух. Ветер треплет мои волосы и полы сюртука, шумят беспокойные волны, а Татьяна Юрьевна, сидя на большом камне, смотрит прямо на меня – покойно и ласково.
Минут десять я ходил вокруг стоявшего на полу нашей гостиной портрета, пока невесть откуда взявшийся Хералд не уселся возле него, удивительно натурально вписываясь в композицию. Лев Николаевич во время моих блужданий по комнате не проронил ни слова, и я был благодарен ему за чуткость и такт. Чтобы вернуться к реальности, пришлось как будто сбросить наваждение: Терновский, без сомнения, был мастером своего дела.
Всё ещё под впечатлением от увиденного, я сел в кресло, и мой друг продолжил рассказ:
– Отгадайте, Михаил, что же я нашёл, в конце концов? – спросил он торжествующим тоном, который заставил меня насторожиться.