Джакомо Фавретто. Вернисаж
К нашей группе присоединился Илья Ксенофонтович Лагин; он с готовностью взял рюмку водки, и стал с любопытством разглядывать подвижное лицо господина Хадзиса. Тем временем Гарелин, видимо, продолжая разговор с купцом Алдатовым, попросил Кирилла Дмитриевича Мятлина, как эксперта, сказать пару слов о портрете Иуды.
В это мгновение за окном раздался нарастающий шум, и наш хозяин-галерист крикнул Филиппу: «Дождь!» Слуга тут же оставил поднос с бокалами и рюмками, ловко лавируя между посетителями и стендами, подбежал к единственному приоткрытому окну и захлопнул его.
– Прошу прощения, господа, – улыбнулся Гарелин, – но петербургская влажность вредна для полотен.
– Ещё хуже в Лондоне, – оживился Мятлин, – где царит туман пополам с дымом, да вы, должно быть, знаете: англичане зовут его «смог». Из-за этого смога я даже противоположный берег Темзы различить не смог! – довольный критик тихонько засмеялся над своей шуткой. – А господа импрессионисты обожают природную дымку и лежащую на всём вуаль недосказанности. Но вернёмся к нашим Иудам.
– Одно мгновение! – с мольбой в голосе воскликнул Гарелин. – Вижу, что пришёл, наконец, репортёр «Нового времени», которого я пригласил. А Филипп сейчас принесёт охлаждённое шампанское.
Улыбчивый репортёр в коричневом сюртуке и белом галстуке носил броскую фамилию Лассаль-Тиханович, о чём тут же сообщил всем присутствующим. Он залпом выпил бокал принесённого Филиппом «Дома Периньон» и с важным видом достал из сюртука карандаш. Напившийся лимонаду мальчик потянулся к Лассалю-Тихановичу, чтобы из-под локтя разглядеть, что тот строчит; предусмотрительный отец держал чадо за хлястик пальтишки.
– Вы ручаетесь, что перед нами Брюллов? – вполголоса спросил Мятлина купец Алдатов, однако все прекрасно его расслышали.
Кирилл Дмитриевич с удовольствием пустился в объяснения:
– Не буду вас утомлять специальными терминами, а покажу на прекрасном примере. Иногда образ мысли художника важнее манеры письма, а я как раз недавно изучал картину мастера «Наездница». Ну, вы, конечно, знаете, что графиня Самойлова попросила изобразить на ней двух своих воспитанниц – Джованин и Амалицию. Джованин гарцует на великолепном вороном скакуне, а маленькая Амалиция выбежала на балкон полюбоваться сестрой.
– А какое отношение… – начал Алдатов, но Мятлин жестом остановил его:
– Подождите! Это – присказка, а вот и сказка. На обеих картинах деревья выписаны чёрно-зелёной краской, и на обеих они склоняются от ветра, так что можно почувствовать, как ветер гуляет по их кронам. Движение ветра мы угадываем по порхающей накидке Джованин и по складкам тёмно-красного плаща Иуды, по его подвижным краям. На лице маленькой Амалиции смесь восторга и страха. Я сожалею, что перед нами нет сейчас «Всадницы»: вы бы обнаружили, что Иуда почти зеркально приоткрывает рот и приподнимает брови, только здесь мы видим в его глазах лишь ужас. Красный полог, который виднеется за спиной девочки, повторяет краски Иудина плаща. (Я с нетерпением слушал критика: заметит ли он верёвочную петлю, похожую на дупло дерева, или нет?)
"Всадница"
Идём дальше: в правой части картины мы видим, как луна освещает стену дома. Поверьте мне на слово, что на картине «Всадница» каменный дом изображён теми же тонами. Но это не всё, – Кирилл Дмитриевич хищно улыбнулся. – Вы заметили, что растёт у стены?
Брови странного типа взлетели, почти коснувшись корней волос, и, старательно обследовав детали, он вынес вердикт:
– Какие-то чёрно-зелёные бабочки. Здесь очень мелко.
– Это не бабочки, – просиял от счастья Мятлин, – а листья плющика. Похожий плющик растёт возле одного из копыт скакуна. Кстати! Вы же сегодня видели картины Андрея Станиславовича: он рядом с подписью «Терновский» рисует миниатюрную веточку тёрна. А тут – смысловая рифма с плющём.