Приоткрою вам ещё один секрет. Почему нам не по себе, когда мы смотрим на Иуду? Потому что в картине спрятан не только страх, там есть и другая эмоция. Что вы скажете о луне? У гениального мастера на осуществление замысла работают все детали.
Последовало довольно продолжительное молчание: луна была изображена весьма достоверно – с тёмными пятнами на поверхности, и что-то меня в её изображении тревожило. Раздался насмешливый голос Лагина:
– Неужто лунный свет над Джованин выписан теми же красками?
– Ах, нет, не то! – отмахнулся Мятлин и, не в силах более терпеть, протянул к луне палец. – Смотрите: прямоугольная впадина, треугольная впадина и канал.
– О-о-о!.. – протянул вездесущий мальчик, – оно боится.
Присмотревшись, я понял, что лунный диск походит на перекошенное лицо. Удивительно, чего только не разглядит на картине знаток!
– Но в наших широтах луна не имеет лица, – услышал я наполненный сомнением голос Измайлова.
Критик был твёрд, как кремень:
– Во-первых, Брюллов писал в Италии, а во-вторых, сознайтесь, что и сами в детстве пытались обнаружить в луне сходство с человеческим лицом.
– И что это нам даёт? – скептически вытянул губы странный тип, поглядывая на далёкую луну за плечом Иуды.
– Отчаяние! – Мятлин провозгласил это слово, как приговор, и я тут же увидел, что луна похожа на запрокинутую голову с открытым ртом. – На лицо злодея наползает страх, но в душе у него царит Отчаяние!
Наступила такая тишина, что стало слышно, как Лассаль-Тиханович водит карандашом по бумаге. И вдруг эту сгустившуюся тишину разрезал неприятный голос Лагина, – мне показалось, что в его интонациях сквозит зависть:
– Вы что же, придаёте «образу мыслей» художника больше значения, чем техническим деталям?
Критик с минуту помолчал, но вызов принял:
– Сейчас я давал объяснения людям, которые не слишком сведущи в технических деталях. Но если вы настаиваете – извольте: краски и лак Брюллова положены настолько точно, что блики на его картинах бывают исключительно при неправильном освещении. В этой галерее я заметил, что стенды с вашими полотнами чуть отвёрнуты от света: это происходит потому, что вы, Илья Ксенофонтович, не жалеете лака поверх доспехов Марса и глаз ваших заказчиков.
– Особенности моего письма требуют специального художественного освещения! – вспылил Лагин, и его лицо пошло пятнами.
– Отчего же особенности письма господина Терновского не требуют этого, а довольствуются природным освещением? – уязвил противника критик.
– Что вы говорите? – я заметил, что Терновский только что подошёл и с интересом разглядывает оппонентов, словно персонажей картины.
– У него романтический упадок, а у меня романтика бытия! – прошипел Лагин.
– У него – философия, а у вас – открытки, – парировал Мятлин.
– Что?!..
– Господа! – Гарелин примирительно поднял руки. – Давайте будем обсуждать только Карла Павловича Брюллова. Думаю, лимонад нас немного охладит.
В это мгновение хозяин чуть не споткнулся о мальчика, который уже сидел на корточках, подперев подбородок рукой, и с наслаждением наблюдал за великолепной ссорой.
Из-за дождя в зале заметно стемнело, и Гарелин приказал Филиппу включить освещение. Как только зажглись светильники, их отражённые огни весело разбежались по зеркальному потолку, а я был приятно удивлён, поскольку успел забыть об этом изобретении Филиппа. И сразу кожа на лице Иуды, несмотря на его страшное, потустороннее выражение, приобрела живой тёплый оттенок. Словно в подтверждение слов Мятлина на щеках героев полотен Лагина вспыхнул горячечный румянец. Непоседливый мальчик принялся разглядывать своё отражение на потолке; тихая жена Алдатова что-то нашёптывала супругу.
Странный грек качнул пару раз головой и, как бы невзначай, спросил:
– Не отдадите ли вашего Иуду за семьдесят тысяч рублей?
Тихон Борисович издал нервный смешок: