– Шутить изволите? Перед вами подлинник Брюллова!
– Ну, так что ж? – брови собеседника встретились на переносице. – Всё имеет свою цену. За семьдесят тысяч можно купить приличное имение.
– Шедевры стоят двух и даже – трёх имений на берегу реки с заливными лугами.
– Вы уж, милейший, перегнули, – шагнул вперёд Алдатов. – Я небольшой специалист по картинам, но и то понимаю, что за семьдесят вы Брюллова только в мелочной лавке сможете торговать. Здесь почтенные люди, – он повёл бородой.
Тип приоткрыл рот, будто оценивая реплику, но ничего не произнёс, гордо вскинув подбородок. Было заметно, что никто не называет грека по имени. Я помнил только, что его экзотическая фамилия чем-то походила на «оазис», а имя переводилось, как «весёлый».
– Пожалуй, я тоже приценюсь, – подал голос Лагин.
– Тебе-то зачем? – удивился подошедший Терновский.
Лагин с насмешкой посмотрел на коллегу:
– Хорошо идут дела. Заказчики часть гонорара вперёд дают, да и Лизоньке понравится. А как поживает твоя художественная философия?..
Терновский даже слегка отшатнулся:
– Философия – не слишком прибыльное ремесло.
– Дамы и господа! – звучно объявил Гарелин. – Я намереваюсь провести что-то вроде аукциона: кто больше даст за настоящего Брюллова, и торг начинаем исключительно от ста тысяч!
– А кто владелец картины? – поинтересовался Лагин.
– Имя владельца я сохраню в тайне. Как, впрочем, и ваше, Илья Ксенофонтович, – пошутил галерист.
– Я ведь могу и от ста двадцати торговаться, – прогудел Алдатов. – Но у нас же всё в дело вложено. Давайте-ка с отсрочкой.
– Посмотрим, посмотрим, – замурлыкал Гарелин, а я заметил, что Измайлов с Татьяной Юрьевной подглядывают в записи к Лассалю-Тихановичу. Я подошёл поближе и стал читать заметки репортёра. Почерк у него был не ахти какой красивый, некоторые слова он и вовсе сокращал, но догадаться, что написано, было несложно. Прежде я был уверен, что он просто записывает за Мятлиным, и удивился, заметив его профессиональную хватку.
«Нашъ великiй рус. живописецъ Бр-овъ написалъ портретъ Iуды Иск. Мы не припоминаемъ, чтобы видѣли до этого изображ. ужаса, исполненное съ такимъ мастерствомъ. Одежды I. развѣваетъ вѣтеръ, руки – въ крови. Художникъ проявилъ себя, какъ подлинный мастеръ, его кисть скользитъ свободно и увѣренно: прописаны и складки плаща, и потъ на измученномъ челѣ, – каждая деталь картины поражаетъ объёмомъ и живостью. Кричащая луна на заднемъ фонѣ наполняетъ нашу грудь отчаянiемъ. Однако мастерство Бр-ова таково, что мы ощущаемъ искреннее раскаянiе предателя. Предъ нами, безспорно, творенiе живописца, отмечѣннаго гениемъ.»
Лассаль-Тиханович
– Вы ловко пишете, – заметил я в ответ на его вопрошающую улыбку.
– Вы мастер своего дела, господин Лассаль-Тиханович, – с милой улыбкой обратилась к репортёру Татьяна Юрьевна, и это меня почему-то задело. К счастью, мне не пришлось разбираться в сумятице чувств, так как она тут же попросила сопровождать её, поскольку выбрала, какая картина Терновского ей по душе. Андрей Станиславович что-то изучал в своих полотнах, когда мы подошли к нему; мне было приятно смотреть в его грустные синие глаза и потихоньку разглядывать высокий, красивой лепки лоб.
– За сколько бы вы отдали эту картину? – спросила Оленина, указывая на полотно, где заворожённый юноша, стоя по колено в прибое, смотрел на выходящую из волн прекрасную наяду.
Терновский смутился, как мальчик, и, кажется, назвал первую пришедшую в голову сумму:
– За полторы тысячи, наверное. Она называется «Море любви».
– Хорошо, я дам вам две тысячи.
– Но это много, – нахмурился художник.
– Не больше, чем берёт за свои поделки господин Лагин.
– Да, – беззащитно улыбнулся Терновский, и вдруг просиял: – Я же могу написать акварелью ваш портрет, совершенно бесплатно. Только придётся попозировать, а это утомительное занятие.
– Ничуть, занятие вполне интересное, – одарила его ответной улыбкой Татьяна Юрьевна. – Сговоримся на неделе, ладно?