Конечно, на следующий год и все последующие, мои симпатии менялись, например, в четырнадцать я была влюблена в одноклассника Андрея Червонца. В пятнадцать , в Лешу Умцева, из параллели и т.д. Поскольку я реально привела себя в порядок, парни стали обращать на меня внимание. И возможно, лишь на один процент, что у меня ни с кем не вышло, даже до поцелуя не дошло, лишь потому, что мне не хватало глубины насыщенного шоколадного цвета глаз, смотрящих в тебя. Дающих надежду и заставляющих поверить, что все получится. Что ты красивая.
И сейчас, последний кого я ожидала увидеть во дворе бабушкиного дома был он. Повзрослевший. Капюшон скрывает больше половины его лица. Но, кажется, его плечи стала шире, безрукавка позволяет увидеть множественные тату до кистей рук. Глаза холодные, будто в них тонны льда, но такие же пронизывающие. Я даже не смогла запомнить ни одной детали того, кто стоял рядом с ним. Настолько он поглотил мое внимание. И это странно. Я вроде как влюблена в другого.
- Хм... я взяла ржаной, другого не было… Здрасьте, - неловко поднимаю пакет с хлебом, как идиотка и заставляю себя сделать шаг, затем следующий под его взглядом. Потому что они оба смотрят, не отрываясь. Очень, очень неловко, надо заметить. И когда я прохожу мимо него, чувствую напряжение, даже волоски на руках дыбом становятся.
Как только захожу в дом, сворачиваю за угол и облокачиваюсь о стену, чтобы перевести дух. Слышу, как насмехается и отпускает плоские шутки в мою сторону второй парень. И потом, тут же его тихое, но твердое «Мы уходим». Его голос. Он так возмужал. Господи, почему я так реагирую, как будто все эти пять лет грезила только им? Он даже не симпатичный. Он в татуировках, в конце концов.
- Угловой и ребята.
Открываю глаза и замечаю Тамилу, смотрящую в коридорное окно на спины парней.
- Что они тут делают? – шепотом спрашиваю.
Девушка переводит на меня взгляд и закусывает губу.
- Думаю, у Ростика проблемы, - тихо отвечает и тут же меняется в лице, заметив тень приближающегося брата, - ты бы еще полгода за хлебом ходила! Ну, дети мои, омлет с сосисками готов, прошу к столу!
ИЛЬЯ
Этим вечером в город возвращается Филипп. Мой дядя, в связи с этим спускаюсь к ужину.
По Филиппу невозможно определить, к какой социальной среде он относится. Невысокого роста, всегда одет с иголочки в отглаженных костюмах, с седыми усиками и темно-карими глазами, смотрящими открыто. На его лице написано добродушие и веселость. Никто и никогда не может подумать, что его ребята занимаются преступной деятельностью, какой только можно. Нет. Не здесь. Здесь, кроме наркош особо ловить нечего. В городе. Там миллион жителей, есть, где развернуться. Ни один человек не подумает, общаясь с этим мужчиной, что он способен с улыбкой на лице, без раздумий, взять пистолет и выстрелить в упор, глядя в глаза. А он может.
- Каин, сынок, - улыбается мне Филипп, поднимая бокал с красным вином. Стол идеально сервирован. Дядя большой эстет. Все должно быть на своих местах.
- "Сынок", - цедит Святой по правую руку от отца, - ублюдок, а не сынок.
Хочу вытащить один из ножей, что у меня всегда с собой за пазухой и завершить начатое когда-то. Но вместо этого принимаю расслабленную позу и игнорирую брата.
- Как обстоят дела с треком? – прожевав мясо барашка запеченного на гриле, интересуется Филипп, пропуская реплику сына мимо ушей.
- Все под контролем, - отзываюсь.
- Только гонщиков становится все меньше и меньше, - вставляет Святой, - вероятно, твой «сынок» даже некоторых отговаривает от них.
Дядя ведет бровью, затем делает глоток, давая мне возможность объяснить. Но я молчу, соображая, что если это и так, то как об этом прознал Святой? Его дело – проститутки, а вовсе не совать свой гребаный нос в порученное мне.
- Да? – спрашивает Филипп и теперь смотрит на сына.
- Он в конце марта отпрыска этого… мэра отговорил.
- Ярославского? – уточняет дядя, думая о чем-то не больше трех секунд.
- Надо смотреть в будущее, - наконец заговариваю. – Он единственный наследник папиного бизнеса. В будущем большая шишка. И лучше он в наших должниках, чем тот, кто все загребет после смерти папаши-мэра, если его «отпрыск» разобьется. Еще неизвестно кто это будет.
- Я ничего тупее не слышал, - бросает Святой, глядя прямо мне в глаза. Они у него карие, как мои, только светятся, как у шакалов, перед тем, как они добивают животное, чтоб его сожрать. Он всегда так смотрит на меня. Но мне плевать.
- Это хорошая мысль, - одобряет мужчина, чем приводит в бешенство Святого еще больше. Он крепче сжимает вилку в руке и больше не произносит и звука за столом. Он в дикой обиде на отца, за то, что тот привел меня сюда мальчишкой и посмел называть сыном, тогда как он – его настоящий сын.