Камилла была на Амазонке, а не трахалась с чертовым Себастьяном Линдстромом в Нью-Йоркской высотке. Это было слишком неправдоподобно. Я принял еще одну дозу с запястья девушки. Блондинка мелькнула в моей голове. Дело в том, что я никогда не видел этого выражения на ее лице, когда она была со мной — не широко раскрытыми глазами, а тем, что было до этого. Насыщенный взгляд блаженства и той тонкой неосязаемости, которую более поэтичный человек мог бы назвать любовью. Одно это говорило мне, что это не могла быть она. Если она и собиралась кого-то любить, так это меня.
Несмотря на это, блондинка, кажется, кричала на меня. Возможно, происходило что-то неладное, но я ничего не мог с этим поделать.
— Идем веселиться.
Тина схватила меня за руку и указала на ближайший клуб.
Когда от кокаина пошло блаженство, все мысли о Камилле вылетели из моей головы.
Глава 35
Себастьян
Камилла лежала у меня на руках, пока Энтони вез нас обратно в пентхаус. Она очень испугалась в ресторане, и я послал Тимоти поймать того, кто наблюдал за нами через стекло. Он едва их заметил, но сообщил, что их было двое. Камилла побледнела, прижав руку к горлу и уставившись на стеклянные двери. Я обнял ее и заверил, что никто не узнает, что это мы. Она кивнула, но ее взгляд остался задумчивым.
Как только она села в машину, то позволила мне держать ее, пока мы возвращались в пентхаус. Камилла молчала, глаза были закрыты, но я знал, что она не спала. Я бы отдал половину своего состояния, чтобы узнать, о чем она думала в этот момент. Мои мысли перемешались в нетипичном беспорядке. Моя логика была пронизана тем же чувством, которое я испытал, когда понял, что люблю все части личности Камиллы. Я ожидал, что это чувство пройдет и мои обычные вычисления вернутся. Но этого не произошло. После того, как она отдалась мне и у меня был самый интенсивный секс в моей жизни, возможно, мой мозг не мог исцелиться от этого разрушенного состояния.
Энтони заехал в гараж, и Тимоти открыл мне дверь. Я поднял Камиллу на руки и отнес к лифту. Она не протестовала, когда мы поднялись в пентхаус, и я уложил ее в постель. Слишком много тишины. Я начал думать теми маленькими крупицами сознания, которые у меня остались. Никакие ее слова не намекали, что что-то было не так.
Стук в дверь пробивался сквозь наушники. Я не особо заботился о музыке, но отец настаивал, чтобы я проявлял к ней хоть какой-то интерес, так как большинство мальчиков моего возраста интересовались ею.
Сняв наушники, я повернулся, когда он вошел, и сел на кровать.
— Доброе утро.
Он ничего не сказал, просто смотрел на деревянный пол под ногами. Он обхватил себя руками, и его плечи согнулись под неудобным углом.
Я ждал, когда же он заговорит. Когда он этого не сделал, я снова надел наушники и застучал ногой в такт, чтобы он мог видеть, что я принимаю его совет.
Шли минуты, но он ни разу не взглянул на мои ритмичные движения. Моя нога устала, поэтому я сдался и положил наушники на стол, из которых продолжала звучать ритмичная и приглушенная мелодия. Почему он до сих пор молчал?
Я подумал, что все это очень странно. Если отец приходил в мою комнату, ему обычно было что сказать. Почему не в этот раз? Я мысленно просмотрел список возможных ответов, но он никогда не готовил меня к молчанию. Мне нужна была какая-то подсказка. Или это была проверка? Было ли молчание само по себе сигналом?
Слабый стук добавил шума к непрерывному гудению наушников. Я выключил свой айпод, заглушив шум. Это был шлепок, а не удар. Отец не двигался, но слезы капали на пол под ним. Но он по-прежнему молчал.
— Папа?
Слезы означали печаль, если это не свадьба, также слезы означали счастье. Если только это не была свадьба кого-то, кого ты ненавидишь, и в этом случае это могут быть тоже слезы. Я, как правило, просто предлагал платок любому и не старался разобрать причину слез окружающих. Но папа никогда не плакал, поэтому я не мог понять, что означают его слезы.
— Что-то случилось?
Тишина. Это было угнетающе. Я никогда не возражал против этого раньше, но такое молчание, казалось, подавляло. Моя спина покрылась мурашками. Что-то происходило. Я не мог чувствовать это, как нормальные люди, но я мог чувствовать это на базовом, животном уровне. Что-то, что было целым, теперь было сломано. Но что?
— Папа?