Он откашлялся и прижал кончики пальцев к закрытым глазам.
— Твоя мать…
— Она расстроена из-за тебя?
— Нет, сынок, — наконец он встретил мой взгляд, его слезящиеся глаза демонстрировали эмоции, которые я не мог уловить. — Она умерла сегодня утром.
— Умерла?
Я знал эту концепцию, и не только по опыту общения с соседским петухом. Но я никогда не сталкивался с этим. Так близко, что это казалось нереальным.
— Она умерла во сне. Я проснулся, а она…
У него перехватило дыхание, и он снова опустил голову.
— Где она?
— Все еще в постели, — его голос был напряженным. — Приедет «скорая», но уже слишком поздно.
— Но ее там нет. Так где же она? Куда она направилась? — я пытался понять.
— Она только что ушла, сынок.
— Но ведь ты сказал, что она все еще в постели, — я покачал головой.
Он разразился рыданиями.
— Я не могу этого сделать. Я не могу. Не без нее. Это слишком для меня. Последовали еще рыдании, которые терзали его тело, а вдалеке завыли сирены.
Пока мой отец плакал, я записывал его поведение в блокнот человеческих реакций: ничего хорошего из молчания не выйдет.
— Камилла?
Я сбросил пиджак и кинул его на стул, затем встал на колени у ее ног и стянул ее туфли.
— Да?
Она держала глаза закрытыми.
— Что случилось?
Развязав галстук, я расстегнул рубашку, бросил ее к пиджаку и забрался в постель рядом с ней.
— С чего ты взял, что что-то не так?
Она отвернулась.
— Твое молчание.
— Твой мозг провел математические расчеты и в этом?
Я потянулся, чтобы коснуться ее лица, но она отшатнулась.
— Пожалуйста, скажи мне.
Страх, внезапный и сильный, настиг меня. Она сожалела о том, что мы сделали в ресторане?
— Дело в сексе?
Камилла зажала между зубами большой палец.
— Нет. То есть да, — она откатилась от меня. — Не совсем… я… не знаю.
— Значит, из-за подглядевших?
Я хотел прикоснуться к ней, успокоить ее.
— Да.
— Я могу взять записи с камер наблюдения и выяснить, кто это был.
Она застонала и уткнулась лицом в подушку.
— Пожалуйста, не надо. Я умру от унижения.
Устроившись рядом с ней, я уставился на светлые пряди, скрывавшие ее лицо от меня.
— Если ты не объяснишь, я никогда не узнаю. Мой мозг робота, как ты его называешь, просто не способен заглянуть в сердце другого человека. Он даже не может заглянуть в мое, если оно вообще у меня имеется.
Ее плечи слегка расслабились, и она повернулась ко мне лицом.
— Ты знаешь, как это обезоруживает?
— Что? — я ничего не мог с собой поделать и провел пальцами по ее обнаженной руке.
— Когда признаешь свои недостатки.
— Почему это обезоруживает? — я заглянул в ее светлые глаза.
— Потому что большинство людей тратят бесчисленные часы своей жизни, пытаясь скрыть их.
— Я не большинство людей.
— Нет, — она положила ладонь мне на щеку, и ее тепло заполонило мои вены. — Это не так.
— И ты тоже, — я притянул ее ближе, и она уперлась в изгиб моей руки. — Ты собираешься сказать мне, почему расстроена?
— Я думала, ты не умеешь читать эмоции.
— Ну иногда я могу прочесть твои, когда ты позволяешь мне их увидеть. Но бывает ты прячешься от меня.
— Так будет безопаснее.
У меня в голове возник вопрос, который я даже не подумал задать.
— Ты расскажешь мне о себе? — ее слова вернулись ко мне: «задавай правильные вопросы». Может быть, это был один из них.
— Что ты хочешь знать?
— Я знаю основные аспекты твоей жизни — где училась, чем занимались твои родители, что ты их очень любила, имена друзей. Но не могла бы ты рассказать о тех моментах из жизни, которые очень хорошо запомнились?
— Зачем?
— Разве это не очевидно? Я хочу узнать тебя. Все твои секреты — я хочу хранить их. Ты можешь рассказать мне все, что угодно, и я не буду тебя осуждать. Была ли какая-то нездоровая одержимость? Хорошо. Вела ли ты себя как потаскушка назло матери? Нет проблем, правда, но это не мой любимый вопрос. Может ты зарыла пятьдесят трупов на заднем дворе? Мне на это насрать.
Она фыркнула.
— Я думаю, что последний, — это больше о тебе.
Да.
— Я хочу знать о тебе все.
Я думал, что собрал все необходимые данные, но чем ближе я был к ней, тем больше понимал, как многого я не знаю.