Верн побледнел. Слуга молчал. Молчал номер Шесть.
— Это не так! — крикнул Верн. Ясмин видела его испуганные глаза. — Кто, забери тебя болото, реагирует на такие глупости! Я был виноват, но кто так делает? Толкни меня, обзови тоже, а не порть мою повязку, это не одно и то же.
— Точно, — тихо откликнулась Ясмин. — Не одно и то же. Если бы я упрекнула тебя в ответ, никто бы не стал играть в глухонемого, и мой первый допрос случился бы ещё до экзамена. Скажи-ка, Верн, к чему приводит понижение статуса персоны, у которой вообще нет статуса?
У Верна расширились зрачки. Ясмин наклонилась к нему так близко, что видела, как в глубокой синеве его глаз стынет белый блик.
— Это неправда, — сказал он одними губами. — Никто не судит цветки до церемонии цветения, а нам было всего по семнадцать. Никто в Варде не убивает живое существо.
— Разумеется, — согласилась. — Согласно законам Варды, убийство живого существа — наивысшее преступление против человеческой природы, но я хочу спросить тебя, Верн, ты пришёл в Чернотайю без чёрных мыслей на мой счёт? Разве не мое убийство стало стимулом для этой операции?
— Это так, — как-то потеряно и неловко сказал Верн. — Но ты заработала свою казнь множеством преступлений, кто-то должен был тебя остано… — Вдруг замолчал. После крикнул: — Я проиграл Ивару! Ты хоть знаешь, каково было сражаться с такой повязкой?
Он дернулся к ней, и Ясмин подумала, что он ее ударит. Даже смирилась. В ее практике случалось и такое — люди могут вынести немыслимые страдания, но не могут пережить правду о самих себе.
Что случилось потом, она не поняла сразу. На голову Верну запрыгнула какая-то гибкая светящаяся мерзость, и тот снова заорал, на этот раз от боли. Со стороны это выглядело, словно ему на голову приземлилась люстра. Ясмин пригляделась и опознала в ней свои миленькие зубастые люфтоцветы, намертво сплетенные сильными стеблями в гигантскую корону. Верн вцепился в собственные виски и упал на колени. После плашмя. Песок клубился вокруг него, как живой.
— Рехнулись наши родненькие, — расстроился номер Шесть.
Слуга вынул свой прут и легонько ударил им по ладони, и от него в сторону катающегося на песке от боли Верну пошла волна едва различимой дрожи. Люфтоцветы почти мгновенно отпали от добычи, как маленькие змейки, которым ввели анестетик нового поколения. Слуга поднял прут снова, но Ясмин оказалась быстрее.
— Перестань! — она перехватила его руку, и Слуга, качнувшись на съезжающем от их движений песке, упал рядом на одно колено, как принц перед суженой.
— Ну, — с усмешкой, от которой кровь стыла в жилах, сказал он. — Знаешь, каково сражаться с такой повязкой?
Лицо Слуги оказалось так близко, что она поймала кожей его дыхание.
— Конечно, — она не отвела взгляда и медленно восстановила в памяти боль от жжения. — Мне было нужно победить Верна на его территории, поэтому я вымочила в снадобье все своё нижнее белье, и сражалась вместе со своей болью.
Слуга тяжело дышал и молча смотрел ей в лицо, словно считывая остаточный след эмоций. Ясмин тоже молчала.
Она ещё помнила сон, в котором висела плетью перебитая левая рука, тело горело от снадобья, а тонкий металлический шест противницы метался перед глазами, оставляя насечки на коже. Бой, в котором количество ран признано великим, останавливают насильно, но Ясмин знала — ее бой не остановят. Либо она умрет, либо выйдет победителем.
— Хватит винить всех вокруг в своих несчастьях, Верн, — ее собственный голос вдруг показался ей чужим и усталым. — Я билась с куда более серьезным противником, и победила. Я не должна была стать мастером, но стала им. Я не должна была войти в Совет, но вошла в него. А ты проиграл, потому что просто-напросто размазня. Ты на том же уровне, что и восемь лет назад.
Она сказала все это и вдруг ощутила глубокий и безнадежный стыд, от которого стало жарко и нехорошо где-то в груди. Молодец, закрыла все свои гештальты самым жалким и примитивным способом. Самый клёвый кризисный психоаналитик в мире.
Ясмин встала и медленно побрела вперёд. Ей хотелось выбраться с территории пустыни, и она упрямо карабкалась по песочному склону, который разбегался от неё мириадами песчинок, даже когда мышцы заныли от нагрузки, а в голове осталась только звонкая песчаная пустота.
Глава 14
Этот сон был настолько другим, что она не сразу догадалась о том, что это сон.
— Я сделаю все, как приказывает мастер!
Перед ней стояла совсем девчонка. Сколько ей? Семнадцать? Меньше? Кто отправил в Чернотайю этого ребёнка!
На каждую операцию брали от трёх до семи человек, среди которых всегда были один боец, один ремесленник и один учёный, и, разумеется, сам мастер. Ни одна из групп, отправленных в Чернотайю не возвращалась в полном составе, это Ясмин знала наверняка.
Грудь мимолетно обожгла ярость — о, Варда умеет вести свои дела, оставаясь невинной.
— Ты ведь из Тотема Вереска, — для Ясмин это не было тайной.
Она всегда внимательно подходила к вопросу операций и проверяла каждого актанта своей группы. Если она хотела выжить — а она очень хотела выжить — то к личным делам стоило относиться с умом и тщанием.
Девчонка замялась. Глаза у неё были круглые и чёрные, как перезрелая черешня, и она хлопала ресницами, как если бы она желала спрятаться от своего мастера, но одновременно принуждала себя не опускать взгляд. Каким-то немыслимым образом в ней уживались скромность, стеснительность и бойкость.
— Я из Тотема Ворслея, — сказала она, наконец. — Тотем Вереска не входит в наш род, но они были снисходительны к нашим проступкам и соблаговолили взять меня на воспитание.
Номер Семнадцать была очень хорошим и неиспорченным ребёнком, но Варда не щадила цветки, давшие росток на неправильной половине поля.
Тотем Ворслея занимал крепкую оппозицию нынешнему Примулу, будучи последователем Тотема Бересклета. Тотем не был низвержен, но был унижен и забыт, клубясь своими ничтожными отростками на окраинах необъятной и вечнозелёной Варды.
Ясмин едва не рассмеялась. Эта группа была особенной, поэтому из ремесленников она согласилась на первую же кандидатуру, чтобы не вызывать подозрений, а бездушные твари подсунули ей цветок, едва закончивший обучение и примыкающий узами крови к союзникам Бересклета. Должно быть, им показалось забавным, что она собственными руками уничтожит кровь своих союзников во имя научной выгоды нынешнего Примула.
— Как твоё имя, дитя?
— Клирия, — пробормотала та, залившись румянцем от стыда за претенциозное имя. И тут же вскинула голову, сверкая темнотой глаз: — Но госпожа может называть меня Лири.
— Ли, — отрезала Ясмин. — Наедине. При прочих ты номер Семнадцать.
Но, возможно, она ошиблась, и Тотем Ворслея, наконец, сделал свой ход, решив предать идеалы Бересклета, и сейчас перед Яминой стояла ее смерть и смотрела в лицо ясными и веселыми глазами. Она очень хотела бы поверить этой девочке, но, прежде чем доверять, нужно проверять. И проверять. Проверять много раз и всегда, ибо нет в Варде рек, что текут неизменно. Тот, кто клялся в верности ещё вчера, завтра нальёт яда в твою чашу и разорит твой дом.
— Ли, — сказала она с улыбкой. Взяла, наклонившись ее лицо пальцами. — Я хочу, чтобы ты присмотрелась к моему слуге. Я влюблена в него и желаю заполучить целиком, но он ускользает из моих непрочных сетей.
В ответ Ли залилась тяжёлой темной краской, словно ее облили вишневым сиропом по самые плечи. Румянец на смуглой коже — некрасиво.
— Я присмотрюсь, госпожа, — запинаясь, пообещала она.
Смущение, неловкость, но и только. Не то чтобы Ясмин читала в душах, но простейшее считывание эмоций, особенно таких по-детски простых и бесхитростных, гнездилось у неё в крови. В крови Бересклета. У Бересклета очень многое было в крови.