К завтраку она спустилась свежая, как утренняя роза. Надолго застыла у зеркала, обнявшего белой лентой коридорную стену. Она, наконец, увидела себя. Бледное, классической лепки лицо, серые, полные прозрачного хрусталя глаза, вздёрнутые к виску, крупный рот — ее безусловный козырь, когда окрашен в жаркий ягодный. Тонкие волосы, убранные в детскую косу. Худое, лишенное активно выдающихся достоинств тело, тонкая шейка, схваченная у самого горла полоской платья.
Разве что взгляд стал слишком жестким.
Ничто, типа, не проходит бесследно. Сквозь нежную юность пробивалась стальная госпожа, которую жизнь ох, как потрепала.
И выползли веснушки. Столпились желтым пятном у острого носика. Тьфу просто.
Но это было ее собственное лицо. Некрасивая, но своя, с усмешкой подумала Ясмин.
Она шла по коридору, считая каждое движение в зеркале. Кошачью гибкость и танцевальную пластику, разочаровывающее лицо, холодный острый взгляд. Стоило признать, соединенные в одно целое, они с Ясмин выигрывали.
Целеустремленная, вспыльчивая, мстительная Ясмин. Изящная до умопомрачения. И кризисный аналитик с наработками в криминологии, способная сделать выигрышной любую внешность. Они бы не поладили.
Но, к счастью, им было предначертано встречаться только во сне.
Ясмин прошла по зеркальному коридору, изучая каждое движение, пойманное в ловушку зеркал. Кругом идеальная чистота, которую не знало ее ведомство — ни мушек, ни просыпанной земли, ни потертостей на блестящем паркете. Впрочем, цветов в доме тоже не держали. Это уже был не дом ее детства, где по дому носились весёлый белки и кролики, а на окнах выращивали декоративную мушмулу. Где по углам были воткнуты самые странные, экспериментальные растения, а лаборатории начинались со спальни. Теперь это был высокомерный и холодный дом очень богатого человека.
Даже эти зеркала… Раньше их не было. Этот тяжелый темный бархат, затканный в проемы и коридорные переулки. Тяжелые двери в столовую — двенадцать лет назад здесь позвякивали бесчисленные тонкие цепи из соломенных колец.
Впрочем, изменилась и сама столовая. Ее соединили с музыкальной комнатой и теперь она шла рядом стрельчатых окон вдоль сада и казалось огромной и бестолковой.
— Доброе утро, — сказала она с тщательно отрепетированной годами практики полуулыбкой.
Столовая оказалась полна народу. Большей частью того самого, что никак ее не интересовал. Сначала они воспринимались пестрой толпой, в которой изредка просверливало узнавание. Вот та самая Мирта, а вот тетка — ни капельки не изменилась. Что поделать — сильный дар, такие до смерти как тридцатилетние. А вон и вторая тетка. Выглядит похуже, подкосила ее Чернотайя. Молодое поколение, рассыпанное цветными пятнами по темной глади старшего поколения, она совершенно не опознала.
Надо полагать, двенадцать лет отсутствия плохо отразились на ее памяти.
Никто не приветствовал ее. А Ясмин никак не могла вычленить лидера стихийной человеческой кучи.
Помощь пришла нежданно.
— Доброе утро, сестра, — отозвалась красавица, облачённая в текучее переливающееся платье.
Маленькие сапожки изящно сидели на ножках, бесконечные слои ткани, текущие от бёдер к полу, подчеркивали талию, ежевичный цвет осветлял лицо. Хороший вкус.
Сама Ясмин едва ли смогла бы лучше.
Интуитивно она понимала, что проигрывает внешне. Тупая детская коса, платье с чужого плеча, слишком долгий путь легли мелкими морщинками, синевой, недосыпом, бледностью, ломкостью волос.
— Это я, Айрис, — сказало небесное видение, приветливо сверкая синевой глаз. — Неужели я так изменилась, что ты меня не узнала?
Ясмин с восхищением оглядела так называемую сестру. Вот уж кто истинная дочь Бересклета — волшебно-золотые волосы, синие глаза, кукольный ротик. Светится в любой темноте, как тонкая белая свечка. И рядом она — бледный оттиск семейной печати. Не допеклась. Сырая поделка рядом с оригиналом.
И веснушки.
Она обежала взглядом залу, заново вычисляя знакомые лица среди молодежи. У дальнего высокого кресла золотоволосый юноша. Мечтатель! С ним она почти ладила — он не рвал ее книги, не отнимал кукол, не губил цветы. Рядом Лён и Айра из семейства Катха — оба темноглазые и темноволосые, с правильными, но мелкими чертами лица… Ее детский кошмар.
Мерзкий Лён травил ее до самого отъезда, особенно когда понял, что она обходит его она на тестах. Айра… Айра была ничего, но дружила только с Айрис. Дружить с Ясмин было невыгодно.
Да и сама Айрис была не так чтобы очень добра к своей сестре. Но ей и было всего-то семь.
За столом собрались представители сразу трёх родов. Катх, Древоток и Бересклет. Около десятка старых представителей падших тотемов и несколько человек от новой крови. Начало стола венчало то самое огромное кресло, и Ясмин не сразу поняла, что в нем сидит ее отец. Ну или тот, кто официально считался ее отцом.
То самое, отвратительное и красивое существо, которое она видела в воспоминаниях истинной Ясмин.
— Глава Астер, — она сказала это раньше, чем подумала.
А после склонилась в уважительном полупоклоне, прежде чем поняла, что она делает. От ужаса у неё сердце подкатило к горлу. Она его ненавидела, боялась, хотела заполучить. Добиться давно просроченный отеческой любви и закрыть горячую рану, которая всегда сидела в ее груди.
— Ясмин.
Разумеется. Он никогда не называл ее дочерью. Та Ясмин этого не понимала, но она могла понять. Любимая жена, идеальный брак, благое существование на пике мира, и вдруг ребёнок от другого мужчины. Дитя, нарушившее течение их жизней. Символ предательства.
— Я рад видеть тебя, — произнёс он явно через силу. — Надеюсь этот дом станет для тебя местом покоя и силы.
Этот дом, надо же. Это и ее дом. Она не виновата в половых проблемах своих родителей.
— Благодарю, глава Астер, — ответила она, все также безвекторно глядя сквозь всех них. — Мой дом всегда был местом покоя и силы для меня.
Короткий кивок, поджатый рот. Миг и отец отвернулся, словно в зал зашла поломойка и посмела заговорить с главой тотема. Заговорил с высокой темноволосой женщиной, матерью Айри и Лёна, и одним щелчком выключил ее из общества.
Дураку же понятно, что они собрались здесь ради неё. Ради неё выскочили из постелей в самую рань, выбрав момент, когда мать будет в лаборатории. Все это — лишь способ давления. Проверка давно утраченной связи.
А в груди колет.
Глупая, глупая Ясмин.
Ей хотелось обнять руками тот маленький почти угасший огонёк, который остался внутри неё от той, ушедшей Ясмин. Погладить несчастливое пламя. Сказать, что нельзя. Не получится взять любовь, если ее не дают. Это же не печенье.
— Я присоединюсь, — звонко сказала она.
В идеальной тишине проскользнула к длинному чёрному столу, укрытому снежинками салфеток, уставленному вереницей овальных блюд семи оттенков зелёного. Темный — для салатов и закусок, пастельный для горячего, малахитовый для рыбы, оливковый для мяса, бирюза — для соусов… Ягоды всегда кладут в розовые салатники в форме кувшинок, а фрукты режут и выкладывают на квадратные доски, но на столе их не нашлось. Было установлено лишь несколько мелких чайничков в виде цветочных бутонов самых смелых расцветок и тёплых тонов.
Остановилась у незанятого тыльного края стола, где пустовало такое же высокое кресло. Место напротив главы тотема — место ее матери. Без всякого стеснения села с левой стороны от него. Левая — женская половина.
— Это место принадлежит твоей сестре, — мягко сказала тетка, которая ещё миг назад казалась увлечённой беседой с ее отцом.
Тетушка Ле-Ле. Лилейна из тотема Катха. Ну хоть понятно, в кого пошла Айра. Темная, мягкая, изворотливая и недобрая кошечка. Сердце, впрочем, змеиное.
— Не беда, — улыбнулась Ясмин. — Придётся ей потесниться. Уступишь, Айрис?
Уступит, куда ей деться.
Места шли по старшинству и близости родства. Не будучи дочерью главы тотема, Ясмин все еще оставалась старшей дочерью своей матери.