Ей просто-напросто нечего сказать Абалю.
Она медленно поднялась и двинулась к дому, который едва улавливался в темноте.
— А я-то наделся, что ты придёшь поплакать у меня на груди, — остановил ее ядовитый голос.
Ясмин резко обернулась и увидела, что Абаль стоит прямо перед ней. В темноте было невозможно разглядеть выражение его лица, и в фокус взгляда ловились только чёрные тени век, парабола рта, ткань волос, сливающаяся с ночью. Она сглотнула.
Чтобы техники работали нужен холодный ум, а рядом с Абалем было невозможно сосредоточиться. Эмоциями действительно можно управлять.
А химией нельзя.
— Я рада, что с тобой все в порядке, — сказала она, тщательно контролируя голос.
Вот так. В меру прохладно, в меру тепло. Совершенно посторонний человек, который просто не любит, когда кому-нибудь больно. Такой всегда уступает беременной в метро или помогает перейти старушке на зелёный. Такая… мимолетная доброта.
— Как я вижу, — с некоторым удивлением ответил Абаль. — Твоё сочувствие претерпело некоторые изменения.
Слово «сочувствие» звучало так, словно было написано на туалетной бумаге.
Ясмин напрягала зрение до легкой рези, но разглядеть руку не сумела. Поэтому просто шагнула вперёд и легонько тронула опущенный рукав. Спросила:
— Можно?
Вместо ответа Абаль просто поднял руку, и она увидела абсолютно целую кисть руки. Ни шрама, ни швов, ни стыков при сращивании, только чистая гладкая кожа. Уровень медицины этого мира был действительно высок, но вот о выращивании органов или частей тела Ясмин и слыхом не слыхивала. Она, конечно, очень смутно представляла некую технологию, способную заменить или помочь в восстановлении, но… Вот так? Ясмин тут же забыла про высокие планы, держаться от Абаля на расстоянии.
— Как это возможно? — воскликнула она. — Как такое вообще возможно!
Сжала руку сильнее:
— Больно? А так? А если…
Она совершенно беспардонно схватила его за руку и потащила к лаборатории — свет, инструментарий, отчёт об операции. На втором пролёте лестницы накрыло осознание циничности ее действий. Одна, в темноте, тащит за руку рокового красавца в помещение, где, если рассуждать отвлеченно, есть кровать. Хотя пять минут назад клялась на психоанализе Фрейда, что в два счета научит своё сердце хорошим манерам.
— Я просто посмотрю, — извиняться она не умела, да и не за что было пока.
Хотел бы вырваться, давно бы бежал с визгом к напарникам. А раз он здесь и слушает ее лепет на темной лестнице, значит, сделал этот выбор сам.
Она прошли в светлую залу, и Ясмин сразу же забыла обо всех сложностях и снова бесцеремонно потащила Абаля к кушетке. Беспардонно задирала рукав, с неверием рассматривая совершенно чистую кожу. Ни единой царапины.
Она попыталась найти на столе отчёт об операции, но там оказались только дневники наблюдений за гидропоническим садом.
— Как это возможно? — она посмотрела Абалю в лицо.
Она увидела, как сильно вымотали его последние дни. Бледность, пересохшие губы, почти потерявшие цвет, синева у самых глаз. Стыд и запоздавший ужас накрыли ее темным крылом. Она малодушно решала собственные проблемы, хотя создала куда большие другому человеку. Человеку, который дважды спасал ее жизнь.
— А как ты прошла пустыню?
Кажется, она успела забыть, что покажи Абалю мизинец, и он отхватит руку по локоть. Ясмин криво усмехнулась. Она теряет баланс. Базовое равновесие, благодаря которому она всегда была безупречна и оставалась в роли наблюдателя, а не мухи, наколотой на бумагу.
— Туше.
— Туше?
Ясмин замялась. В детстве она ходила на фехтование. А ещё на лепку. На макраме, на выжигание, на шитьё и училась играть на балалайке. Она просто ходячий справочник по детским увлечениям.
— Уколоть, уязвить оппонента, — пояснила она и спрятала кисти рук в рукава. — Ты не хочешь говорить, как восстановил руку, я не хочу говорить, как пошла пустыню, — и тут же попыталась снова: — Я спрошу мать.
Звучало, как детская угроза.
Ясмин даже сделалось неудобно за себя, зато Абаль даже не поморщился:
— Мастер Гербе умеет хранить тайны. Особенно опасные.
А это звучало, как предупреждение.
Что ж. Она ведь знала, что этот разговор не кончится ничем хорошим.
— Моя метка полна на седьмую часть от полного резерва, — наконец, сказала Ясмин, уходя от неприятной темы. — Полагаю, и твоя тоже. Когда она наберёт силу, ты вернёшься в Варду вместе с Верном, Хрисанфом и образцами.
— И ты отпустишь? — спросил он с недоумением.
Наклонился. Приблизился вплотную, запечатав ее между собой и кушеткой с холодным прорезиненным покрытием. Ясмин невольно отклонилась, и кушетка мгновенно дернулась назад с ней вместе, пока одно из колесиков не застряло в щербинке пола. Абаль шагнул вперёд и оперся ладонями по обе стороны от ее бёдер.
Первым было желание ответить «тебе не нужно мое разрешение». Прямо как в провинциальном романе про любовь.
— Перестань, — сказала она жестко. — Никто не знает о второй метке, и ты можешь уйти в любой момент, как заблагорассудится.
Абаль засмеялся, и Ясмин вдруг увидела, насколько он зол.
— Так мастер Гербе не рассказала тебе? Она взяла метку в уплату за помощь, расчётливая, как все Бересклеты. Отец был прав, я должен был просто убить тебя сразу после входа в Чернотайю.
Она смотрела на него и не могла возненавидеть. Беспощадный рот, высокомерный голос, глаза, в которых только темнота и ни одного из тех чувств, о которых он рассказывает.
У неё просто нет сил, чтобы оправдываться и пропускать через себя все эти страшные и незнакомые ей эмоции. Она видела разных людей, с самыми разными проблемами и фобиями, но такие, как Абаль, ей не встречались. Будь она в своем мире, она бы заинтересовалась. Она бы разворачивала его тайну слой за слоем, как рождественский шоколад.
Но они здесь, в Чернотайе. И Абаль совсем не подарок.
Ей стало страшно, что Абаль возненавидит ее за эти слова, но она была просто обязана:
— Моя смерть не решит твоих проблем, не так ли?
Ясмин взяла его лицо в чашу ладоней, заставила смотреть в глаза. Она откровенно нарушила терапевтическую этику, когда попыталась помочь ему вот так.
Так… непрофессионально.
— Человек, которого я считала отцом, ненавидит меня, а мой настоящий отец даже не захотел со мной познакомиться. Я не видела свою мать пятнадцать лет, а своего отца я вообще никогда не видела. Но я здесь, я жива, я не умерла от горя. И ты, Абаль, тоже не умрешь.
Глава 21
Ясмин вернулась в дом расстроенная и злая. Она и вспомнить не могла, когда последний раз испытывала настолько непродуктивные эмоции. В школе? Впрочем, нет. Обид она хлебнула с головой.
А теперь оплачивает чужое горе, причинённое ее зеркальным отражением.
Столовую она не почтила присутствием и сразу проскочила в своё гнездо. Только ванна, постель и мама. Наскоро приняла душ, завернувшись в широкую воздушную сорочку из той странною ткани, что тоньше кисеи, но крепче шелка, с мерцающей на свету искрой. Потом забралась в кровать и накрылась одеялом с головой, пытаясь отключиться от темного жаркого взгляда, который пронесла в самом сердце с собой. В свою спальню, в собственную постель. Так смотрят брошенные любовники, а он всего-то…
Всего-то кто?
Не слуга. Не любовник, не возлюбленный. Он даже не враг, потому что разность их положений проистекала из происхождения, а не идеологических различий. Чужой, в общем-то, мальчик. Пусть даже и очень красивый.
Ясмин медленно отпустила одеяло, развернулась в прямую линию, насильно открывая себя миру. Вот так. Найти внутри себя тот испуганный, сжатый огонёк, побитый чужой ненавистью, обнять. Представить, как обнимаешь. Погладить по тёплым оранжевым крыльям, дать ему расцвести. Ясмин зарыла глаза и почему-то уснула.
Она стояла в светлой зале, изрезанной окнами в самое небо. В научном ведомстве всегда было темно, и видеть так много неба, так много солнца в помещении было для неё в новинку.