Глава 41
– Вся наша беда в том, что изначально были сделаны ошибки в развертывании войск. Причем стратегического характера, и, что самое плохое, они были усугублены генералом Куропаткиным. Вот, посмотри, на карте это будет хорошо видно. – Фок взял в пальцы карандаш. – Сейчас армия собирается в районе Лаояна и Мукдена, в последнем в основном тыловые части, интенданты – в общем, рассадник воровства, проституции, картежных игр и разгула с будущим разложением всех, кто туда будет иметь счастье попасть. Тут каленым железом с самого начала выжигать гангрену нужно, вводя военно-полевые суды, чтобы болезнь дальнейшего развития не получила!
Фок чуть не заскрипел зубами от ярости, но Алексеев промолчал в ответ на его филиппику. Александр Викторович задавил внутри гнев и обвел на карте овал, накрывавший главным образом расположение частей 1-го Сибирского корпуса Штакельберга.
– Армию нужно было развертывать именно здесь, прикрывая один-единственный порт Инкоу на западе, и два удобных пункта высадки десанта на востоке – Дагушань и Бицзыво. Шести дивизий вполне достаточно для создания устойчивой обороны в этом треугольнике, и это не считая двух квантунских, чтобы пресечь любую попытку высадки неприятеля. Эскадру перебазировать в Дальний, оставив крейсера в Порт-Артуре, тем самым получив спокойный доступ в море в любое время и не дав возможности японскому флоту закрепить за собой острова Эллиота. И не мучиться, каждый раз выбирая время, чтобы провести корабли вдоль Тигрового хвоста.
– Ты пока полностью прав, – кивнул Алексеев, с нескрываемым интересом следя за карандашом, что снова запрыгал по карте.
– А к реке Ялу выдвинуть не слабый отряд Засулича, а по меньшей мере его удвоенный состав. Тогда бы Куроки не имел успеха под Тюренченом, а давно бы размазывал на своем лице кровавые сопли. И можно было дальше спокойно увеличивать армию в Лаояне, пока бы японцы соображали, как им дальше войну вести.
Фок усмехнулся, вытянул из коробки папиросу и принялся рассуждать дальше, искоса посмотрев, как наместник прихлебывает «адмиральский» чай, где коньяка было налито чуть ли не треть.
– Дело в том, что через Корею торных дорог никаких, только каботажное плавание вдоль берега, а там сплошное мелководье, скалы, приливы и отливы, как мне объяснили моряки – мучения одни. И это без набегов наших миноносцев и крейсеров.
– Так оно и есть, плавать там сплошное мучение и нервотрепка. Шхеры хуже, чем на Балтике. Ты продолжай, это так, к слову пришлось, я тебя внимательно слушаю.
– Носильщиками много не наносишь – на спину можно навьючить два пуда, вот только чтобы кореец их на полтысячи верст отнес и вернулся обратно за новым грузом, потребен пуд риса, не меньше. Следовательно, логистики никакой, и такое положение ничем не исправишь, а железную дорогу строить долго. Японцам намного хуже, чем нам придется, хотя мы поезд будем гнать от Варшавы до Дальнего и Владивостока. Да один вагон увезет груза столько же, сколько тысяча носильщиков, если каждый из них свой пуд риса по дороге сожрет.
– Так, понятно. Выходит, что армия генерала Куроки пополнения получить просто не сможет?
– В ближайшее время – однозначно нет, японцы и так через всю Корею три месяца идут. Там всего три дивизии, у Засулича – две, пусть пара полков сильно потрепаны. Если двинуть от Лаояна корпус с конницей, то Куроки можно отбросить обратно за Ялу. Всяко у нас путь для гужевых обозов будет короче. Но это возможно только в одном случае – если согласованными действиями сбросим армию Оку в море или блокируем на плацдарме в самом Дагушане, а затем будем терзать орудийным огнем. Своими силами мы справимся, на это надеюсь. Но нужен еще один корпус, чтобы прикрыть Инкоу от высадки и быть общим резервом.
– Тогда наступаем послезавтра, пусть японцы подольше побьются лбом в Далинский перевал, а у тебя будут сутки для развертывания. Я поеду в Лаоян немедленно – буду уговаривать Алексея Николаевича изменить стратегию и перехватить инициативу у японцев.
– Ты в той истории попытался достучаться до его разума, но ничего не вышло. Он к тебе даже не прислушался…
– Сейчас ситуация иная. – Алексеев тронул свой белый крест и ткнул пальцем в орден Фока. – Есть эти Георгии, а они, поверь, многого стоят. В той истории я с ним говорил как наместник и флагман беспомощного флота, а когда это генералы в таких случаях к морякам прислушивались? Но сейчас я буду приказывать как главнокомандующий и как адмирал, победивший в сражении. И учти, за нами двоими есть славная виктория под Бицзыво, не говоря о морских победах с уничтожением двух броненосцев, а за ним пока только позор Дагушаня и поражение на реке Ялу.
– Так-то оно так, но генерал Куропаткин – раб своих планов, иллюзий и страхов, – усмехнулся Фок, и на его лицо легла тень. – Как командующий Маньчжурской армией Алексей Николаевич ничего не стоит, на то нужны воля и яростное желание добиться результата любой ценой. А он все запутает, половину армии будет держать для охраны коммуникаций, хотя для того достаточно погранстражи и казаков, еще четверть растянет для обороны направлений, которым японцы и не думали угрожать, а оставшиеся войска разобьет на отряды, перемешав батальоны не только разных полков, но и дивизий. Какие уж тут победы – небеса хвалить нужно, что японцы нас вдребезги не разбили. А так он все сделал, чтобы нашу армию настигло поражение, и лишь храбрость солдат и офицеров нивелировала те чудовищные ошибки, которые постоянно допускали командующий и большинство подчиненных ему генералов.
– Хорошенькая перспектива, – буркнул Алексеев, от таких разговоров ему всегда было не по себе.
– Ага, даже если бы на его месте был предатель, то он бы лучше командовал войсками, потому что должен показывать профессионализм, чтобы раньше срока с должности не сняли. А Николай Александрович его на войне с германцами назначил фронтом командовать, сказав, что он честный. О результатах той войны я тебе говорил, и к ним Куропаткин тоже руку свою приложил. Как раз тот случай, когда простота хуже воровства!
Алексеев выдал матерную руладу со знаменитым загибом Петра Великого – на русском флоте всегда и во все времена умели изощренно ругаться. Маты у нижних чинов порой полностью заменяли слова цензурного лексикона. Что характерно, все хорошо понимали такую речь, и она была намного действенней в боевой ситуации.
– Уговори его, доводы разные примени, что ли, приласкай, но не дави, как Штакельберга, плохо выйдет…
– Не учи ученого, – усмехнулся Алексеев и уставился тяжелым взглядом на Фока. Тот чуть не поежился от такого давления, но выдержал – сам характером был не сладок. Видимо, адмирал в этом подтвердил сложившееся о том мнение еще раз, потому что тон наместника заметно смягчился. Так с генералом он всегда говорил подчеркнуто дружески, будто засыпав пропасть, что разделяла их служебное положение.
– Мне самому Алексей Николаевич нужен, но только как помощник и начальник штаба, он человек невероятной трудоспособности, в чем они с контр-адмиралом Витгефтом схожи. Вильгельм Карлович тоже упрям и любит с бумажками возиться. Ох, как похожи они в этом, как и в том, что обоих категорически нельзя ставить командующими – погубят любое дело! И потому неудачники, хотя в храбрости им не откажешь!
– Храбрость для солдата нужна, а ум и твердость она не заменит, – ухмыльнулся Фок. – Для генерала и адмирала совсем иное потребно, головой в первую очередь думать надобно!
– Как и офицерам…
– Постой, Евгений Иванович, я только сейчас подумал. Война затянется, потери на ней неизбежны, и знающие офицеры, особенно субалтерны, в ротах будут крайне востребованы. Вот только где их взять прикажете, ведь ни военного училища, ни школ прапорщиков у тебя под рукою нет, и учредить ты их не можешь, даже как наместник.
– Не имею права, – кивнул головой наместник и отпил чая. – Чтобы чин прапорщика получить, нужно быть вольноопределяющимся с высшим или средним образованием, заслуженным фельдфебелем и унтер-офицером с определенным образовательным цензом. И соответствующий экзамен на сей чин сдавать. Или этой же категории в боях отличиться, тогда я в прапорщики произвести могу, но обязателен высочайший указ, однако то будет формальностью – пока в чинах государь император не отказывал ни разу, хотя с орденами частенько. Но школу прапорщиков, а о военном училище и речи быть не может даже в бреду, мне никто не разрешит открыть – не в моей прерогативе на такое замахиваться.