Тот зашипел:
— А-у-у-у! Пан! Прошу вас, осторожно.
Гальский извинился и подумал: «Духи у дамы хорошие, но чересчур крепкие». Ребёнок на подножке оказался раскрасневшимся от усилий, широко улыбающимся человеком, у которого был вид референта солидного учреждения по закупке хозяйственных товаров. Троллейбус снова тронулся с места, но, проехав несколько десятков метров, с достоинством остановился, поскольку на крыше его что-то треснуло. Водитель, как пловец на старте, нырнул в толпу, загромоздившую выход, и выскочил из машины; люди стали выходить, пытаясь посмотреть, что случилось. Тогда троллейбус по собственной инициативе проехал ещё немного, и кучка любопытных с водителем во главе растерянно кинулась вдогонку. Наконец все влезли обратно, водитель важно сел за руль… и машина не двинулась. Среди глухих стонов пассажиров выделился ломающийся голос старого пана в шапке-ушанке:
— Почему мы не едем, Боже милостивый? Когда мы отправимся в путь?
— Когда вы, пан, снимете руку со звонка, — ледяным голосом ответила кондукторша с миловидным лицом.
Пан в ушанке отпустил поручень со звонком. Троллейбус поехал, а пан зарылся лицом в бело-голубой фланелевый свёрток, который держала на коленях молодая женщина. Из свёртка донёсся пронзительный гневный плач ущемлённого в своих правах младенца.
На остановке ожидала новая штурмовая группа, которая немедленно стала пробираться внутрь.
— Стоят себе в проходе и ни с места, ни в ту, ни в другую сторону… Чего это вы, пани, так толкаетесь?
— А как мне толкаться? Пан! Мои чулки! Что у вас там внизу? — слышалось со всех сторон. Напирали невыносимо.
— Пустая машина, клянусь счастьем! — надрывался какой-то мужчина на подножке, — а никак не дадут войти. Что за люди! Все ведь хотят ехать.
Снова с шипением открылись входные двери. На тротуаре стояли трое: двое стареньких бедно одетых слепых и пан средних лет. Пан помог старикам взобраться на подножку и сказал водителю:
— Будьте добры, пан, высадить этих граждан на Ясной, хорошо?
Водитель кивнул, и троллейбус покатил дальше. Слепые, мужчина и женщина, неуверенно покачивались, лихорадочно хватаясь друг за друга. Их тут же поддержали сочувствующие руки, что, впрочем, мало помогало. Белые палки стариков, незавернутая буханка хлеба, которую держал под мышкой слепой мужчина, терзали сердце, как несправедливое обвинение, и возбуждали горячее всепобеждающее сочувствие.
Ближайшее сиденье занимали двое юношей в беретах, с худыми свежевыбритыми лицами. Они сидели молча. Один равнодушно ковырялся в носу, другой с интересом разглядывал слепых. У обоих молодых людей были светло-жёлтые грязноватые шарфы, в лице каждого было что-то отталкивающее: у одного — верхняя челюсть, свидетельствующая о грубости, у другого — неуклюже сплющенный нос. Слепые опирались на их колени.
— Такие не встанут, — проворчал пан в ушанке.
— Молодёжь… воспитание… — довольно громко сказала какая-то женщина.
— Пан, — не выдержал один из монтёров, — эти места для инвалидов.
Юноша с грубой челюстью равнодушно посмотрел на него.
— Неужели? Вот так новость!
— Неправда, — отозвался второй, с приплюснутым носом. — Научись, пан, сначала грамоте, а потом уже читай по складам. Это места для матери и ребёнка, — добавил он, небрежно указывая на надпись над своей головой. — И я мать, а этот пан, — он ткнул пальцем в своего соседа, — мой ребёнок.
— Хи-хи-хи… — подавился тот искусственным, наглым смешком.
За спиной Гальского владелец яркого галстука-«бабочки» стукнул надкусанным «камешком» по круглому донышку модной шляпы своего ближайшего соседа и внезапно стал проталкиваться вперёд.
Гальский топтался на месте, так как дама была высокой и заслоняла своей красиво причёсанной головой всё, что происходило.
— Ну погоди, — сказал один из монтёров, высокий плечистый человек в грубом прорезиненном плаще. — Уступи место, пан.
Троллейбус подъезжал к площади Малаховского. Оба юноши в беретах поднялись. Один из них обратился к слепым:
— Пожалуйста, садитесь.
Парень с приплюснутым носом оказался высоким и крепко скроенным. Он стоял возле пана в ушанке, перед монтёрами.
— Чего уставились? — спросил плечистый монтёр. В его голосе звучали нотки близкого скандала. — Нужно было сидеть, — добавил он. — Что таким, когда старые люди и инвалиды стоят?! Смотрит, как будто его обидели…
Минуту все молчали, потом высокий с приплюснутым носом сухо сказал:
— Правильно, всё правильно, — не сводя вызывающего взгляда с монтёра, который повысил голос: