«Гребаный засранец», — рявкаю я, хлопая ладонью по рулю.
Мой телефон снова прожигает дыру в моем кармане, чтобы узнать, где они оба.
Идти к ней домой так рано — это риск. Столкнуться с ее отцом до того, как я придумаю план, было бы действительно чертовски глупо.
Я сижу там очень долго, просто глядя на наш тихий дом.
В отличие от того, который я только что покинул, внутри нет никакого движения, никаких признаков какой-либо жизни. Никакого счастья.
Это место, где я вырос, но я изо всех сил пытаюсь найти какую-либо привязанность к нему, видя, что жизнь внутри еще более жалкая, чем кажется снаружи.
Это не семейный дом. Это даже не дом. Это груда кирпичей, в которой едва существует пара человек.
Со вздохом я толкаю дверь и направляюсь к входной двери, камни громко хрустят под моими ногами. Это должно насторожить любого о моем присутствии, но я сильно сомневаюсь, что женщина внутри будет в каком-либо состоянии ожидать меня.
Дрожь пробирает меня, как только я открываю входную дверь.
В доме воняет. Он несвежий, затхлый и нелюбимый.
Когда-то давным-давно все было совершенно по-другому. Но я видел доказательства этого только на фотографиях или слышал, как мои сестры говорили об этом. Время, которое я не помню. Время, которое я едва ли даже пережил. Время, которое умерло прямо рядом с сердцем этого дома.
Мы могли бы все встречаться здесь каждые две недели и притворяться нормальной семьей, но мы далеки от этого.
«Мама», — зову я, мой низкий голос эхом отдается в тишине дома.
Не получив ответа, я делаю шаг в сторону ее любимого места и останавливаюсь в дверях, чтобы подготовиться к тому, что я могу найти.
Три. Два. Один.
«Господи Иисусе, блядь», — бормочу я, оценивая состояние помещения, прежде чем мой взгляд падает на женщину, которая лежит на старом ковре между диваном и журнальным столиком, в окружении бутылок и иголок.
У нее бывают хорошие времена. Времена, когда она, возможно, просто сможет сдержать свои обещания привести себя в порядок и снова стать матерью. Но за этими временами всегда следует это опустошение.
Я понимаю это, в какой-то степени. Потеря — это тяжело.
Черт, я чувствую это каждый гребаный день. Я борюсь с этим каждый гребаный день. И я даже не знал ни одного из них.
С этим было трудно справиться в детстве, когда меня окружали женщины и отцы моих братьев помогали меня растить.
Но в ту секунду, когда я узнала правду, моя скорбь по человеку, которого я не могу вспомнить, но по которому скучаю, превратилась в зверя внутри меня, одержимого жаждой мести.
Каждый шаг, который я делал с того момента, был направлен на то, чтобы все исправить.
В тот день я не просто потерял своего отца. Мои сестры потеряли не только своего отца, моя мама потеряла своего мужа. Вся наша семья потеряла все. Все, что важно.
А затем снова был нанесен удар только пятнадцать лет спустя.
Это жестоко. Действительно чертовски жестоко.
Дэмиен Чирилло никогда бы не позволил нам оказаться на улице — и я бы тоже, вот почему я потребовал, чтобы меня привели в Семью гораздо моложе, чем, я уверен, ему хотелось бы. Но я ни за что не мог сидеть сложа руки и смотреть, как все вокруг меня превращается в пыль.
Перешагнув через все, отбросив пару бутылок в сторону, я подхватываю почти невесомое тело мамы на руки и поднимаю ее с пола.
Она не издает ни звука, кроме своего неглубокого, хриплого дыхания, когда я провожу ее прочь от беспорядка и поворачиваю к лестнице.
Я делал это так много раз, что теперь могу отстраниться от ситуации, монотонно проходя этапы уборки, переодевания ее отвратительной одежды и укладывания ее в постель.
За все это время она не издала ни звука, и когда я сажусь на край ее кровати и держу ее холодную руку в своей, все возвращается с удвоенной силой, и мое сердце падает в желудок.
Достав телефон из кармана, я звоню, как всегда, когда она в таком состоянии.
«Снова?» — грохочет глубокий голос на другом конце линии.
«Да. Не могли бы вы…»
«Я уже в пути, мальчик», — говорит доктор Рози, сочувствие сочится из его голоса.
«Спасибо».
Я оставил входную дверь незапертой раньше, чтобы он мог сам войти, поэтому я оставляю маму и направляюсь в свою комнату.
Он заполнен всеми моими вещами, за вычетом большей части моей одежды, которая теперь живет в гостевом доме Тео, но я все равно не чувствую, что это место, которому я принадлежу.
Полки заставлены футбольными трофеями, в основном теми, которые мне приходилось праздновать в одиночестве.