– И как вам? – спросила Даша.
– Гадостное впечатление, – засмеялась она. – «Матренин двор» позже прочитала – и всё! Толстые журналы в нашем доме были всегда, родители в библиотеке брали, подросла – сама записалась. Вроде бы, в чтении я всеядная, но вот Солженицына читала какими-то фрагментами. В середину нос суну, в каком-нибудь журнале полностью прочту, а в следующем номере продолжение уже пропускаю. Язык тяжёлый, восприятие жизни безрадостное. Вроде в ненастье на болотной кочке стоит и свысока грязь под ногами описывает.
– Ну, – протестующе протянула девушка. Но спорить не стала. И всё-таки ущучила. – А сейчас, я гляжу, вы больше детективами интересуетесь?
– Возраст такой. Голова стала как мусоропровод. От громоздкого засоряется. А лёгкое чтиво пролетело – и пустота. Можно следующее ведро забрасывать. Редко что к стенкам прилипает.
Молодым во Втором Рясово действительно нравилось. То, что для здешних пенсионеров было обыденным трудом, им казалось развлечением. Они с утра отправлялись за водой, шутливо препираясь, кто будет спускаться. Стучали в било и натаскивали воды на всю деревню, даже до домов на санках развозили. Катались на оставшихся от Воловых старинных детских лыжах с мягкими ещё креплениями, спускались на санках к порогам и с гиканьем бежали назад по дороге. А после прогулки Коля подсаживался к бабушке, расспрашивал и чертил родословное древо. Первый раз увидев это, Марья Кузьминична невольно рассмеялась. Чтобы объяснить свой смех, рассказала об «аристократке». У девчонки глаза загорелись:
– Вот это история!
– Как говаривала мисс Марпл, в деревне много возможностей для изучения жизни.
Общительная Даша поболтать уходила в гости ко всем старухам по порядку, сказав на бегу Коле: «Ты записывай, я потом послушаю», и Коля включал диктофон: «Бабушка, ты не против?» А прощаясь, она обняла Марью Кузьминичну и назвала её бабушкой. Глядя вслед увозящему их такси, она с удивлением подумала, что ни одна невестка никогда не пыталась назвать её мамой, чего она, впрочем, и не хотела. А тут… приятно почему-то. Но неужели у них серьёзные планы? Такие молодые, куда им?
С этими воспоминаниями она стояла во дворе и очнулась не оттого, что замёрзла, а от звука подъехавшего автомобиля. Хлопок двери и голоса:
– Этот дом, точно! Видишь, бельё висит наше!
– Чего это ваше, – возразила она, подходя к калитке. – Моё!
– Ну, я имела в виду… из Утятина, – стала оправдываться Татьяна, что для неё уже было необычным.
– Ладно, проходите, – поёжилась Марья Кузьминична и быстро пошла к крыльцу.
Под ритуальные расспросы о детях, родственниках и знакомых она выставила угощение. Ещё через десять минут Марья Кузьминична поняла, что дети первыми к сути дела не перейдут и сказала:
– Выкладывайте, что случилось.
– Почему ты решила… – промямлил сын.
– Значит, у тебя всё в порядке. А у тебя? – у Татьяны слёзы на глазах выступили. Она всхлипнула, вынула пухлый пакет из сумки и выложила на стол перед свекровью. Марья Кузьминична потянулась за очками. – Ну, извини, я его этому не учила.
– Чему? – с вызовом спросил Вова.
– Бессердечию, – и стала внимательно просматривать бумаги. Аккуратно сложив в пакет, вздохнула. – Это серьёзно. На какое назначили?
– На понедельник.
– Мама Ваню не берёт? Ладно, не реви, конечно, я приеду и пробуду сколько надо.
– А…
– Нет, не сейчас. Приеду в воскресенье. Мне надо сделать некоторые неотложные дела, собраться, оставить распоряжения.
Несмотря на то, что выходила она из дома в половине шестого утра к первому автобусу, её провожали. В субботу с утра пришла из Ссёлок Аля, они вместе переделали необходимые дела дома и во дворе, собрали вещи. В пять прибежал Тимофей и стал грузить вещи на санки, старательно их привязывая. Когда женщины вышли из дома, рядом с санями бестолково топталась Паня, не то помогая Тимофею привязать сумки, не то мешая.
– Паня, на три недели я, максимум на месяц!
– А если…
– Да не будет никаких «если»! Вернусь я, как же я без вас! А вы без меня…
Тимофей потащил санки. Его с трудом уговорили не провожать их.