Врачиха давно просила меня сделать для нее какой-нибудь рисунок. А тут этот заяц — вылитый ее портрет. Я заказал столяру-зеку багетик для этого рисунка. Сделал на багете лепку и побронзовал.
Картинка заказчице понравилась. Она забрала ее и унесла, не сказав даже спасибо. А я стал ждать грозы.
Дней через 5–6 вызывает меня сам начальник лагеря. Я вошел в его кабинет, а там, кроме него, — врачиха. На столе моя копия ротовского рисунка. Без стекла и без рамки.
Оказывается, врачиха пожаловалась на меня за то, что я нарисовал на нее карикатуру.
— Ведь даже трусы красные, как у меня! — говорила она.
Начальник отпустил врачиху. Посмеялся над рисунком (мне-то было не до смеха) и сказал:
— Даю тебе 10 суток строгача, но сажать тебя не буду, так как картинка мне очень понравилась, и я возьму ее на память. Иди в мастерскую и не высовывайся.
Ни врачиха, ни начальник лагеря так и не узнали, что настоящий автор рисунка — Константин Павлович.
В Соликамском музее были картины К. П. Ротова (разумеется, без указания автора). Особенно мне нравилось полотно — панорама города с летящим самолетом. Какое небо! Сколько воздуха, солнца! Это надо видеть! Я только ради этого полотна готов съездить в Соликамск, да, видно, уже не успею.
Пришло время освобождения. Определили Константину Павловичу для жительства 101-й километр — город Кимры.
Бывшие профессора, доктора и академики приносили свои лучшие шмотки, а лучшие портные из Прибалтики перешивали и подгоняли их для Константина Павловича. Всем хотелось, чтобы на воле он выглядел хорошо.
Время проводов было тягостным и грустным для нас и радостным и тревожным для тех, кто уходил за ворота. Ведь многие потом получали новый срок или ссылку.
Юлий ГАНФ
ХУДОЖНИК НЕОБЫЧАЙНОГО ДАРА
Из неопубликованных записок
Ю. А. Ганфа
Родился он в начале века в казачьей семье. Отец его был кем-то вроде писаря.
В наследство от отца Ротову достались три исторические папиросы. Когда-то в те места, где жила семья Ротовых, приезжал царь Александр Третий, торжественно встреченный казачьей общественностью. Отцу Ротова царь подарил три папиросы, специально для него изготовлявшиеся, — они были воистину царские: очень длинные, толщиной в большой палец руки. Рассказывал об этих папиросах Ротов, добродушно посмеиваясь, называл их «царской милостью».
В Москву он приехал в начале двадцатых годов. Именно тогда и появились в «Крокодиле» рисунки Ротова, поразившие нас своим мастерством, легкостью, наблюдательностью и каким-то мягким, слегка лукавым, только одному ему присущим чувством юмора.
Рисунки Ротова можно было рассматривать без конца — в них жило и дышало все — персонажи, предметы, пейзажи. Для него не представлялось трудным ни одно задание, лишь бы тема была смешной и было бы «что рисовать», как говорил он.
Его знаменитые «массовые» композиции смотрелись как замечательные постановки массовых сцен, где Ротов был и режиссером, и автором, и декоратором, и создателем ролей своих персонажей. Рисунки его легко смотрелись и каждый целиком, и смешные детали в отдельности. Громадное количество людей в композиции, и ни одного похожего на другого.
Необычайная выдумка, чувство смешного делали рисунки Константина Ротова незабываемыми не только для рядового читателя, но и для нас, привыкших ко всему профессионалов этого жанра.
Это был художник необычайного дара, и я, не боясь преувеличений, могу сказать, что не знаю ничего подобного ни до, ни после него.
Помню его рисунок «Драка на коммунальной кухне», в котором участвуют в драке не только люди, но и каждый предмет кухонной утвари. Рисунок, с одной стороны, смешной, как смешили лучшие кадры чаплиновских комедий, с другой стороны, делалось страшно и грустно при виде распоясавшихся, исступленных обывателей.
Помню очень подробно нарисованную панораму какой-то выдуманной киностудии. Вот везут в вагонах снег для какой-то «полярной» кинопьесы, вот кинорежиссер выбирает типаж на роль Пушкина, причем в числе претендентов почему-то оказались даже две женщины.
Все смешно, все интересно, все можно без конца рассматривать, находить все новые и новые подробности.
А прекрасные его иллюстрации для детских книжек К. Чуковского, С. Маршака, С. Михалкова!
Уже вполне взрослые тетеньки и дяденьки до сих пор помнят эти книжки, веселые, звучные стихи и яркие, веселые, всегда точные и интересные картинки.
Дядя Костя Ротов никогда не сюсюкал, уважал своего маленького читателя и любил его так же горячо, как горячо любил свою работу.
Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь рисовал так легко и быстро, как Константин Павлович. Чтобы рисунок получился, мне, да и всякому другому художнику, приходилось долго сидеть над листом, делая раньше приблизительные наброски композиции, наброски вариантов, а иногда заново переделывая готовую уже карикатуру.
Мне часто приходилось наблюдать, как работал Ротов. Он садился за стол как-то по-своему, боком, поджав под себя одну ногу, как мы говорили, «как сорока на тыну».
Очевидно, вся композиция, все детали, были у него в голове настолько готовыми, что он начинал рисовать, даже не делая общего, приблизительного наброска, причем вся композиция точно ложилась в заранее задуманную или данную редакцией площадь рисунка.
Эта быстрота и легкость рисунка особенно помогали ему при работе над газетной карикатурой, где оперативность не позволяла возиться долго с вариантами и эскизами.
Летом Константин Павлович жил на Клязьме, как и многие крокодильцы. В большом деревянном двухэтажном доме.
Вторую половину дня, когда кончались часы работы, на террасах этой дачи и в саду было весело — розыгрыши, игры, шутки, патефон.
Почетное место среди развлечений занимал волейбол.
Однажды, когда я пришел на ротовскую дачу, то увидел такую интересную картину — пятеро известных писателей и художников, проигравших волейбольный матч, ходили, согласно условию, на четвереньках вокруг волейбольной площадки и громко говорили:
— Мы дураки, мы не умеем играть в волейбол, научите нас, дураков, играть в волейбол!
Мы с ним по очереди, через день, работали в «Правде» и «Комсомольской правде», а также в «Гудке» и других газетах, и я не помню случая, чтобы его рисунок был не только халтурным, но и небрежным или приблизительным.
Не было человека, который не любил бы ротовские рисунки и самого Ротова, его лукавые морщинки у глаз, особенную, какую-то человечную деликатность и добродушие.
И такому человеку пришлось провести лучшие годы своей жизни в лагерях «культа», подорвавших навсегда его здоровье!
Я видел последний лист бумаги, за которым Константина Павловича застиг удар. Начатый рисунок — и вдруг линия сделалась дрожащей, неуверенной и оборвалась, как через несколько дней оборвалась и сама жизнь этого замечательного человека, блестящего художника — Константина Павловича Ротова.
Виктор ЧИЖИКОВ
ДОБРОТА БОЛЬШОГО ТАЛАНТА
Константин Павлович Ротов, патриарх карикатуры, в широченных сатиновых шароварах, с сиамской кошкой на руках мягко шагает из угла в угол, аккуратно ставя ноги в войлочных тапочках на определенные узоры ковра.
— Это какое-то чудо! Магазин демократической книги «Дружба»! Каждый раз приношу кипу интереснейших книг. Вот, смотрите — «Вредители леса». — Он раскрывает цветастый атлас. — Это же прекрасно) Обратите внимание на этого жука, вглядитесь повнимательнее, вы видите, что он улыбается?