— Умер художник Ротов. Один из корифеев «Крокодила». Мы хотели бы похоронить его на Ваганьковском кладбище…
— А кто он, этот Ротов? — поинтересовался зампред.
— Замечательный, всемирно известный художник, — объяснил Егор Горохов.
— А звания у него какие?
— Званий у него нет…
— Ну и что ж вы хотите? Вот умрет, к примеру, академик — пожалуйста, хоть на Новодевичье. — И зампред, расплывшись в доброй улыбке, широко развел руки, как это делают, говоря «Добро пожаловать!» или показывая, какие осетры водились когда-то в Волге.
* * *
Похоронили Константина Павловича на Введенском кладбище. Когда могила была засыпана и все, постояв немного, двинулись к выходу, высокий мужчина с пышной седой шевелюрой остался…
— Идите, — сказал он. — Я отпою Константина Павловича.
Это был отец Виктор. Тот самый ссыльный священник, который отпевал в Северо-Енисейске моего отца. И в могиле отца есть горсть земли, брошенная Константином Павловичем Ротовым.
* * *
И еще одна запись в дневнике Бориса Ивановича Пророкова:
«Вечером зашел Коля Соколов… Принес свои рукописи… Все очень интересно, особенно значительно — о встрече с К. Ротовым в Соликамске».
А я и не знал, что Николай Александрович Соколов встречался с осужденным Ротовым!
Позвонил я Николаю Александровичу:
— Это ж мужественный поступок! В то время!.. Это ж риск!..
— Никакого героизма. Просто я очень любил Костю Ротова. И, главное, был убежден, что он ни в чем не виноват… Я полюбил его задолго до того, как мы познакомились. Еще в молодости, когда жил в Рыбинске. Вырезал из журналов его рисунки. Даже пытался ему подражать…
— Но ведь ваши воспоминания напечатать надо!
— Ну кто же, Женя, это напечатает?
И правда, в то время (1979 год!) о публикации такого рода не могло быть и речи… Но о встрече с Ротовым Николай Александрович мне рассказал:
«В 1943 году в «Крокодил» пришел майор, который сообщил, что служит в лагере в Соликамске, где находится Константин Павлович. Ротов работает в клубе и очень нуждается в материалах. Нет красок. Кисти он делает сам из конского волоса…
Мы передали Косте и кисти, и краски.
В том же году в Третьяковке готовилась наша, Кукрыниксов, персональная выставка. Часть картин была эвакуирована и хранилась в Соликамске. Мне предстояло туда поехать, и я решил, что должен повидать Костю. Понимая, что это не просто, я обратился в ГУЛАГ. Со мной поговорил большой начальник. Он сказал, что Кукрыниксов знает. Знает и наши работы. Знает и про танк. Дело в том, что незадолго до этого мы получили Сталинскую премию и денежную ее часть отдали на строительство танка. Я попросил разрешения на свидание. «Как правило, мы этого не разрешаем, но в виде исключения…»
Прибыл я в Соликамск в июне. Явился в контору лагеря. Оказалось, разрешение на свидание уже получено. До лагеря — три километра. Я было собрался туда идти, но мне сказали, что приведут Ротова сюда. И действительно, в сопровождении двух вооруженных конвоиров появился Костя. Мы обнялись, расцеловались.
В комнатушке, кроме нас, были два конвоира, майор, который приезжал в Москву, и еще кто-то в штатском в углу за столиком.
«Коля, я ни в чем не виноват!» — шепнул мне Костя. Я сказал ему, что мы хлопочем о пересмотре дела. Костя спросил о дочери. Я рассказал ему, что видел ее перед отъездом. Что она подросла и похорошела. Ротов рассмеялся: «Как она могла похорошеть, если она на меня похожа?»
Поговорили мы минут двадцать, и Костю увели».
В письме из лагеря Ротов сообщил дочери: «Недавно виделся с Колей Соколовым. Он мне рассказал о тебе. Этих комплиментов писать не буду, чтобы ты не возгордилась».
«Когда я вернулся из Соликамска, — продолжал Николай Александрович, — крокодильцы по очереди тянули меня за рукав и, затащив в уголок, шепотом спрашивали: «Ну, как там Ротов?»
Отбыв срок, Ротов прописался в Кимрах. В городе, определенном ему для жительства. Костя нарушал порядок и бывал в Москве. Как-то он продемонстрировал мне, как в порядке конспирации ходил мимо окон, низко пригнувшись. Впрочем, вскоре его снова арестовали и сослали в Северо-Енисейск.
В 1954 году Ротова реабилитировали. Он пришел к нам в мастерскую и сказал: «Ехал я сейчас в троллейбусе и сидел разваляся, заняв два места сразу. Я же свободный человек! Так мне было хорошо!»
* * *
В те чудовищные времена находились люди, которые пытались помочь Константину Павловичу. Не раз писали в «инстанции» Кукрыниксы. Писали и другие.
В 1944 году поэт Василий Иванович Лебедев-Кумач обратился с письмом в Верховный суд СССР и получил от его председателя И. Голякова такой ответ: «Прокурор Союза ССР сообщил мне, что дело Ротова Константина Павловича проверено, вина Ротова установлена и оснований для пересмотра дела нет».
Василий Иванович писал еще, но ответы были такими же.
* * *
«Огонек» опубликовал главы из книги Камила Икрамова «Дело моего отца». Камил — сын посмертно реабилитированного первого секретаря ЦК КП (б) Узбекистана Акмаля Икрамова. Отец был расстрелян, а сын отведал и лагеря, и ссылки.
В «Огоньке» я прочел: «Я знал… что постепенно подбирают всех, кого выпустили из лагерей по окончании срока. Поживет человек год-два на свободе где-нибудь вдалеке от столиц, а его опять возьмут, а что сделают — неизвестно. Сгинет, и все. Так уж кое-кто исчезал. Дядя Костя Ротов, например».
Я позвонил Икрамову:
— Камил, здравствуйте. Моя фамилия Гуров…
— Женя Гуров? Я вас прекрасно помню. Помню, как был у вас дома. Рассказ Веры Серафимовны о пленуме ЦК партии Узбекистана, о том, как исключали из партии моего отца, я привел в своей книге.
Вера Серафимовна — моя теща. В трагические для Акмаля Икрамова времена она работала в Узбекистане.
— Камил, вы знали Ротова?
— Я встретился с ним в лагере, в Соликамске. Но встреча была короткой. Если хотите побольше узнать о лагерной жизни Ротова, поговорите с Таничем.
Я, конечно же, позвонил известному поэту Михаилу Таничу:
— Михаил Исаевич, Икрамов сказал мне, что вы знали Ротова…
— Знал ли я Ротова?! Да он жизнь мне спас! Но по телефону всего не расскажешь.
Мы договорились о встрече. И не только договорились, но и встретились. Вот его рассказ:
«Сначала о том, как я попал в Усольлаг МВД СССР, в котором отбывал свой срок и Константин Павлович. Демобилизовавшись после войны из армии, я поступил в Ростовский инженерно-строительный институт на архитектурный факультет. Проучился я недолго. Вскоре меня арестовали. Был я молод, наивен и рассказывал однокурсникам о том, какие великолепные автострады в Германии. А потом на вопрос следователя: «Что ж, наши дороги хуже?» — признался, что, конечно, хуже. И все стало ясно: воспевание капиталистического образа жизни и клевета на социалистический.
Я долго сопротивлялся, не подписывая протоколы допросов. На допросах, которые длились по многу часов, следователь не давал задремать. А надзиратель следил, чтобы я не заснул и в камере.
Следователь Ланцов,
мастер ночных допросов,
он мне говорил: —
Подписывай!
Туды твою мать,
Матросов!
А я, приведенный
двумя конвоирами
из внутренней тюрьмы:
— Советская власть разберется!
— Советская власть это мы!..
Спор у нас был неравный: