Отправили меня в ссылку, в Красноярский край, в поселок городского типа Северо-Енисейск. Навсегда!»
* * *
1953 год. Умер Сталин. Прошло некоторое время, и начались пересмотры дел репрессированных в годы его кровавого царствования.
17 июля 1953 года Кукрыниксы снова пишут письмо о пересмотре дела Константина Павловича Ротова. 15 ноября они обращаются к Ворошилову с той же просьбой.
10 февраля 1954 года Военная коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев дело Ротова К. П., исключает из обвинения две статьи. Отпали шпионаж и измена Родине. Но… Но осталась статья 58–10, часть 1—«пропаганда и агитация против Советской власти». Осталась «злополучная лошадь»…
Вот строки из протокола допроса Ротова К. П. от 31 мая 1954 года:
«Вопрос: Расскажите, какую карикатуру антисоветского характера вы нарисовали в 1934 году.
Ответ: Никаких карикатур антисоветского характера я не рисовал. Был такой случай в 1934 или 1935 году, точно не помню: я изготовил карикатуру юмористического характера, а именно — лошадь с торбой на морде. От головы до хвоста по спине растянулась очередь воробьев, ожидающих появления помета, которым обычно питаются воробьи. У хвоста лошади была сделана надпись «Закрыто на обед». Никакого антисоветского замысла в эту карикатуру я не вкладывал и вложить не мог. Эта карикатура юмористического характера мною исполнена была по собственной инициативе на темном совещании. Там же я ее показал редактору журнала «Крокодил» Мануильскому Михаилу Захаровичу. Мануильский посмеялся над рисунком и сказал, что этот рисунок можно напечатать. Я возразил ему, что печатать его неудобно, так как он имеет несколько вульгарный характер. Мануильский со мной согласился. Этот рисунок подклеили в альбом редакции, которым пользовались только работники редакции.
Примерно месяца через полтора-два после этого Мануильский мне сказал, что об этом рисунке он рассказал своему брату Мануильскому Дмитрию Захаровичу (секретарю Исполкома Коммунистического интернационала. — Е. Г.), который посмеялся над рисунком. Тут же Мануильский Михаил Захарович попросил меня нарисовать такой же рисунок с тем, чтобы он мог показать его брату. Я эту просьбу исполнил. Впоследствии Мануильский Михаил Захарович говорил мне, что он этот рисунок показывал брату, а брат, в свою очередь, показывал его И. В. Сталину, что Мануильский Дмитрий Захарович и Сталин И. В. остались рисунком довольны и от души посмеялись над юмором этого рисунка. На этом все и закончилось.
В печати этот рисунок не помещался, поэтому до широкого круга лиц он не доводился. Во всяком случае, никакого антисоветского замысла в нем не было. Начерченную сейчас мною схему этого рисунка я прошу приложить к настоящему протоколу. Обстоятельства изготовления этого рисунка может подтвердить Мануильский Михаил Захарович… Кто из сотрудников журнала «Крокодил» присутствовал на темном совещании в то время, я сейчас не помню. Сохранился ли подлинный рисунок в альбоме журнала «Крокодил», я не знаю».
А рисунок-то в альбоме сохранился! И Кукрыниксы его нашли. Нашли и отправили в прокуратуру. И наконец…
В определении Верховного суда СССР о реабилитации Ротова К. П. говорится: «… Главная военная прокуратура в своем заключении указывает, что проведенным дополнительным расследованием опровергнуто обвинение Ротова в том, что в 1934 году им была изготовлена карикатура антисоветского характера.
Дополнительным расследованием установлено, что карикатура, которая рассматривалась как антисоветская, в действительности не является таковой.
В настоящее время эта карикатура изъята из редакционного альбома и приобщена к делу».
* * *
В 1957 году к Константину Павловичу пришел молодой, никому тогда еще не известный художник Борис Жутовский. Тот самый Жутовский, творчество которого в присущей ему грубоватой манере заклеймил на выставке в Манеже Никита Сергеевич Хрущев. Но это было значительно позже, а в 1957 году Борис принес Константину Павловичу свои первые опыты в юмористическом рисунке. Показать и получить квалифицированнейший совет.
В первое же посещение, в первые же минуты Борис был потрясен доброжелательностью, вниманием и товарищеским отношением к нему большого мастера. «Я влюбился в него с первого взгляда», — говорил Жутовский. Впрочем, в Ротова все влюблялись с первого взгляда. И Борис стал бывать у него дома и носить свои рисунки.
Будучи начинающим художником, Борис был опытным альпинистом. Мастером спорта. И возникла идея — одну из безымянных вершин Восточных Саян назвать Пиком Ротова. «Восточные Саяны — самое красивое место нашей страны, — говорил Жутовский. — Как еще мог я выразить любовь к этому замечательному человеку?»
В 1958 году группа альпинистов, руководимая Борисом Жутовским и его другом Алексеем Чусовым, поднявшись на безымянную вершину, установила на ней портрет Константина Павловича Ротова.
Есть в Восточных Саянах Пик Ротова! Есть памятник Константину Павловичу Ротову! Хоть и не было у него ни орденов, ни почетных званий…
Константин РОТОВ
СТРОКИ ИЗ ПИСЕМ
«Наша художественная мастерская организована недавно. Я назначен завом, и под моим руководством работают четыре человека.
Делаем главным образом ширпотреб, это из-за отсутствия бумаги, но главное назначение мастерской — плакаты и наглядная агитация. Без ложной скромности могу сказать, что держится и организована она только потому, что я здесь…
И все же удалось сделать одну серьезную работу. Проработал и проиллюстрировал последний Сталинский доклад к 25-й Октябрьской годовщине. Рисунки произвели хорошее впечатление, и мне дано задание повторить в увеличенном размере и на хорошей бумаге эту работу специально для Москвы. Получается довольно эффектный альбом, выполненный по всем правилам графического искусства… Мое начальство прямо говорит, что для меня это будет иметь большое значение… Я не тешу себя очень радужными надеждами, чтобы впоследствии не разочароваться, но в нормальной обстановке за такую вещь можно было стать лауреатом».
«10 декабря 1943 г. сдал заявление на имя Верх. Прок. …надеюсь, оно попадет ему в руки и будет положен конец возмутительной комедии. Думаю такое же заявление отправить в Верх. Совет. Хочется верить в справедливость и заслуженное возмездие для людей, принесших нам столько страданий».
«Низовые организации, в ведении которых я нахожусь (и которые больше кого-либо могут иметь обо мне представление), как и прежде, давали самые лучшие характеристики. Четыре или пять раз возбуждалось ими ходатайство о снижении срока и даже о досрочном освобождении, но дальше Управления Усольлага они не шли. Очень трудно пробить глухую стену. Но когда-нибудь она все же рухнет. Без полной реабилитации жизни все равно не будет».
«Говорят, раненый не сразу чувствует свое ранение. Я был ранен семь лет тому назад. Прошел достаточный срок, чтобы почувствовать свою рану, но я до сих пор не могу разобраться, смертельна ли она или есть еще надежда на выздоровление. Я говорю, конечно, о моральном ранении. Думаю, что, если попаду в нормальную обстановку, я поправлюсь и смогу быть пригодным для дальнейшей жизни и работы, а следовательно, и физически буду здоров…»
«… Когда думаешь, что погублены лучшие годы жизни, годы, в которые человеку положено делать лучшее, — становится очень больно и обидно».
«Я чувствовал себя перед всеми всегда и особенно теперь абсолютно чистым и, несмотря ни на что, с гордостью и полной ответственностью говорю это. Ни в чем не могу упрекнуть себя, но этого ведь не напишешь на лбу… Ярлык, наклеенный на меня, трудно уничтожить, и боюся, что это отразится на всем. Вот почему я боюсь суждения людей, которые не побывали в моей шкуре».