У мисс Примьеро был жесткий для такой молодой женщины голос. Низкий отрывистый, почти мужской. Она была бы рада видеть его, но он должен понимать — не правда ли? — что ее воспоминания о бабушке не глубоки. Ему хотелось бы всего несколько детских воспоминаний, мисс Примьеро, несколько мазков, чтобы добавить красок в статью.
Мисс так быстро открыла дверь, что он удивился, не ждет ли она кого после него. Ее внешний вид удивил Чарльза, потому что в его памяти еще держался образ ее брата, и он, следовательно, ожидал увидеть кого-нибудь невысокого и смуглого с правильными чертами лица. Кроме того, он видел фотографию бабушки, и, хотя ее старое лицо было морщинистым и стертым от возраста, на нем все еще можно было заметить остатки гордой красоты и большого сходства с Роджером.
У девушки, которой принадлежала эта квартира, было строгое простое лицо с плохой кожей и большим выдающимся подбородком. Тусклые каштановые волосы тщательно прилизаны. Она носила скромное темно-синее платье, купленное в дешевом магазине, но ее фигура, хотя и крупная, была хороша.
— Мистер Боуман?
Чарльз был доволен выбранным именем. Он подарил ей приятную улыбку:
— Как поживаете, мисс Примьеро?
Она проводила его в небольшую, скудно обставленную комнату. Он не мог не добавить к тайне и этот контраст с библиотекой в Форби-Холл. Здесь не было книг, не было цветов, единственным украшением служили фотографии в рамках, около полудюжины, с изображением молодой светловолосой девушки и младенца.
Она проследила его заинтересованный взгляд. Выше камина висел студийный портрет той же девушки.
— Моя сестра, — пояснила она, и ее некрасивое лицо смягчилось. В это время из соседней комнаты донеслись тонкий вопль и приглушенный голос. — Сестра сейчас в моей спальне, меняет пеленки малышу. Она всегда приходит в субботу утром.
Чарльза интересовало, чем Анджела Примьеро зарабатывает на жизнь. Машинистка или, может быть, клерк? В любом случае жизненный уклад казался слишком скудным и бедным. Обстановка ярких цветов выглядела дешевой и недолговечной. Перед очагом лежал коврик, какие ткут из шерстяных тряпок. Нищий не отказывает себе ни в каких радостях…
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Анджела Примьеро.
Маленькое оранжевое кресло скрипнуло под его тяжестью. Как далеко, подумал он, от роскошной черной кожи у ее брата. Какая пропасть между звуками музыки там и работающим выше этажом пылесосом.
— Что вы хотите от меня услышать?
— Во-первых, что вы помните о бабушке?
— Не много. Я уже говорила. — Ее речь была резкой и грубой. — Несколько раз мы пили у нее чай. Это был большой темный дом, и я помню, что боялась ходить в ванную одна. Приходилось брать с собой служанку. — Она выдала стаккато безрадостного смеха, и ему потребовалось усилие, чтобы вспомнить, что ей всего двадцать шесть. — Я никогда даже не видела Пейнтера, если вы это имеете в виду. Там, через дорогу, был ребенок, с которым мы иногда играли, и я придавала большое значение тому, что у Пейнтера имелась дочь. Я однажды спросила о ней, но бабушка сказала, что она вульгарна и мы не должны иметь с ней ничего общего.
Чарльз стиснул руки. Он вдруг почувствовал отчаянную тоску по Тэсс.
Дверь открылась, и вошла девушка с фотографии. Анджела Примьеро сразу подскочила и забрала ребенка из ее рук. Чарльз мало что знал о детях. Он решил, что этому около полугода. Он казался маленьким и неинтересным.
— Это мистер Боуман, дорогая. Моя сестра Изабель Фейрест.
Миссис Фейрест оказалась только на год моложе сестры, но выглядела не более чем на восемнадцать. Она была очень маленькой и хрупкой, с розовато-белой кожей лица, с огромными голубыми глазами. Чарльз подумал, что она похожа на хорошенького кролика. У нее были яркие волосы цвета желтовато-красного золота.
У Роджера глаза и волосы темные, у Анджелы волосы каштановые и карие глаза. Ни один из них не походил на другого. Здесь больше генетики, чем видно глазу, подумал Чарльз.
Миссис Фейрест села. Она не скрестила ноги, но, как маленькая девочка, сложила руки на коленях. Трудно было представить ее замужем, невозможно было поверить, что у нее родился ребенок.
Ее сестра с трудом отводила от нее глаза. Когда же отводила, то только для того, чтобы поворковать с ребенком. Миссис Фейрест говорила тихим, мягким голосом с акцентом кокни:
— Не позволяй ему надоедать тебе, дорогая. Положи его в кроватку.
— Знаешь, я люблю держать его, дорогая. Разве он не прекрасен? Улыбнись тетушке. Ты не узнаешь свою тетушку, нет? Потому что не видел ее целую неделю?
Миссис Фейрест поднялась и встала за креслом сестры. Они обе забавлялись с младенцем, поглаживая его щечки и поигрывая его пальчиками. Было очевидно, что они преданны друг другу, но, тогда как любовь Анджелы была материнской и к сестре, и к племяннику, Изабель, казалось, цеплялась за старшую сестру. Чарльз почувствовал, что они забыли о его присутствии. Он кашлянул.
— О вашей юности, мисс Примьеро…
— О да… Не плачь, мой сладкий. Он перепеленут, дорогая… Я действительно не могу ничего больше вспомнить о моей бабушке. Моя мать снова вышла замуж, когда мне было шестнадцать. Это то, что вы хотели знать?
— О да.
— Ну, как я сказала, моя мать снова вышла замуж, и они с отчимом хотели увезти нас в Австралию… Подними его. Вот, так лучше… Но я не хотела ехать — Изабель и я еще учились в школе. Мать пооколачивалась пару лет, а потом они уехали без нас. Ну, это была их жизнь, не так ли? Я хотела пойти учиться в колледж, но пришлось от этого отказаться. У нас с Изабель был дом, не так ли, дорогая? И мы обе отправились работать… Не хочет ли он поспать?
Это была самая обыкновенная история, изложенная фрагментарно и сжато. Чарльз почувствовал, что за этим стоит много большее. Затруднения и лишения были опущены. Деньги могли бы изменить положение дел, но она ни разу не упомянула о деньгах. Как ни разу не упомянула и о своем брате.
— Два года назад Изабель вышла замуж. Ее муж работает в почтовом отделении, а я секретарем в газете. — Она неулыбчиво подняла брови. — Я спрошу у них, слышали ли они о вас.
— Да, да, — с учтивостью, которой он не чувствовал, ответил Чарльз. Ему следовало перейти к деньгам, но он не знал, как это сделать.
Миссис Фейрест принесла из другой комнаты переносную колыбельку, и они устраивали в ней младенца, склонившись и ласково воркуя над ним. Хотя дело близилось к полудню, ни одна из них не упомянула о выпивке или хотя бы о кофе. Чарльз принадлежал к поколению, которое приучилось перекусывать почти каждый час. Чашечку того, стаканчик другого, кусочек из холодильника. Так, конечно, делали и они. Он тоскливо подумал о гостеприимстве Роджера.
Миссис Фейрест подняла глаза и сказала мягко:
— Я люблю приходить сюда. Здесь так тихо. — Пылесос выше этажом продолжал гудеть. — У нас с мужем только одна комната. Она прекрасная и большая, но на уик-энд бывает ужасно шумно.
Чарльз знал, что это дерзко, но сказал:
— Я удивлен, что ваша бабушка ничего вам не оставила.
Анджела Примьеро пожала плечами. Она подоткнула младенцу одеяло и встала.
— Такова жизнь, — жестко ответила она.
— Я скажу ему, дорогая? — Изабель Фейрест коснулась ее руки и робко заглянула в лицо, ожидая разрешения.
— Какой смысл? Ему это неинтересно. — Она пристально поглядела на Чарльза и потом сказала вежливо: — Вы не можете помещать в газетах такого рода вещи.
Черт, черт, черт! Почему Чарльз не сказал, что он из налоговой службы? Тогда они могли бы сразу перейти к деньгам.
— Но я думаю, что люди должны знать, — сказала миссис Фейрест, неожиданно выказывая больше духа, чем он от нее ожидал. — Я думаю, дорогая, я всегда думаю, с тех пор как поняла это, я думаю, что люди должны знать, как он обошелся с нами.
Чарльз убрал свой блокнот:
— Это — не для печати, миссис Фейрест.
— Видишь, дорогая? Он ничего не напишет. Хотя мне все равно, если и напишет. Люди должны знать о Роджере.