– Садись, Анчутка! Поведай теперь подробно. Так, говоришь, отравили тебя?
Выяснилось, что студеная зима всё-таки, хоть и не взял его с собою Хотен, и в Дубках допекла персиянина: начал кашлять. Волхв ему продал мешочек с травами, показал Хвойке, как заваривать, и наказал ежедневно пить перед обедом. Выпил отвару Анчутка и в тот роковой день, ничего не заподозрив, а проснулся только назавтра к полудню, с раскалывающейся головой и в пустом доме.
– Казни меня, хозяин, я виноват.
Хотен отмахнулся. Возможно предположить, что Любава ушла к отцу, прознав о его шашнях с Несмеяной. Тогда возникает вопрос, как Любава про те тайные встречи доведалась. И еще: любой порядочный отец отправил бы тотчас дочь обратно, в новую семью: спит ли муж с кем на стороне, не спит ли, сие его, мужнино дело. Коли жене его поведение не по нраву, следует ей обратиться к мужу, коли не боится быть избитой, а не бежать, да еще забирая с собою всё приданое и ребенка – эх! Стукнул Хотен кулаком по доске и не почувствовал на сей раз боли. Дело склонялось к самому позорному для него объяснению.
– Анчутка, ты же не дурак. Ты же добре ведал, что придется передо мной отвечать, когда с войны вернусь. Ты ведь припоминал, что деялось в доме, выискивал непривычное, искал следы. Не могло ведь такое случиться с бухты-барахты, без всякой подготовки. Ты нашел чего? Говори!
– Нашел. Под кроватью. Хозяйка разорвала грамотку, да и под ноги, а Хвойка замэла под кровать нечаянно. Вот.
Из пазухи достал и с поклоном протянул хозяину свернувшийся в трубочку клочок бересты. Хотен развернул и установил, что держит в трясущихся руках среднюю часть короткой грамотки. Прочесть можно было немного: "Любав"; "страдаю от", "весь буду к тебе", "дождатися". Были на клочке еще и неполные слова, их в другом случае Хотен попробовал бы восстановить, да только не было в том сейчас нужды. Кровь снова бросилась в лицо мечнику: сомнений нет, что перед ним обрывок любовного послания.
– Откуда ж взяться грамотке в моей усадьбе? Из тучи выпала или на стреле прилетела?
– Грамоты госпоже от твоего тэcтя, Корыта, привозил его приказчик. Четырэ раза приезжал.
– Возрасту какого?
– Постарше госпожи. А вот Хмырю в вэрсту, пожалуй.
– Закрывалась ли Любава с сим приказчиком наедине? – в пыльный пол уставившись, трудно выговорил Хотен.
– Чего не видэл, того не видэл. По двору с ним гуляла, да.
– Ты вот что, Анчутка, собирайся. Возьми лук, вооружи Хмыря. Оружие мое хоть не украли? Нет? И про шкатулку забыл спросить.
– Шкатулка твоя цела. Пуста вот только.
– А там и не оставалось много кун. Иди, собирайся.
Хотен, как был, в сапогах и шапке, улегся на голые доски кровати. Что там говорил мудрый старый Радко? Ага, «только размечтаешься – и мордой в грязь!» Вот и исполнилось. Будут дети бежать впереди его коня и, от плети увертываясь, рожки из пальцев к головам приставлять, орать: «Рогач! Рогач!» Позор ведь не скроешь, а смыть его можно только кровью – Любавы и её полюбовника. И сына заодно отбить. Вот это просто в голове не укладывается: как посмела она забрать у него Баженку? Придется мальцу расти без матери, тоже ведь беда…
– Мы готовы, хозяин.
– Поедешь на Мухрыжке позади Хмыря. Она кобыла крепкая, а ты мужик нетяжелый.
Смешно было бы для посещения тестя, богатого купца Корыто, надевать полный доспех. Кольчуги под кафтаном и меча на поясе достаточно, да еще если рядом такой лучник, как Анчутка.
Из отпущенного ему для семейных дел времени оставалось всего три часа, когда Хотен ворвался в горницу тестя. А что? Разве тесть не член семьи, и разве не семейное у него дело? У Хотена десница на рукояти меча, персиянин встал в углу, стрелу положив на лук, Хмырь с боевым топором оставлен у ворот со стороны двора, с приказом никого не впускать и не выпускать. Оба холопа предупреждены, что беседа может закончиться большой кровью.
А в горнице купец, сидевший в одиночестве за столом, усеянным берестяными грамотками, поднял глаза от своих записей и спокойно приветствовал зятя.
– Не могу пожелать тебе здравствовать, Корыто, – медленно произнес Хотен. – Вы с дочерью оскорбили меня, и я еще не знаю, не с тебя ли мне начать, чтобы кровью смыть бесчестье. Но прежде я хочу откупить у тебя слугу моего, Хмыря.
– Ты напрасно считаешь меня свои врагом, бывший зять, – произнес купец, спокойно дописал нечто (числа, небось, продаж) в вычурном корытце с воском, накрыл крышечкой корытце и пристегнул писало к поясу. – Я понимаю твою обиду. А за Хмыря с тебя три гривны.