— Понимаю, — сказал Г олвейда. — Вполне понимаю. И думаю, что кое–что надо этому артисту сделать. И не наспех, а с чувством, с толком и расстановкой.
Он выразительно взмахнул рукой в воздухе.
— Для этого будет достаточно времени, — сказал я. — А пока следует проделать некоторую работу.
— С имитатором? — Г олвейда взглянул на меня с любопытством.
— Да. Он должен говорить. Он разговаривал по телефону с тетушкой, а теперь должен говорить со мной.
Голвейда начал смеяться. Это был особый род тихого, сдержанного смеха, от которого по моей спине пошли мурашки.
— Превосходно, — сказал он, — более чем превосходно. Я как раз знаю очень хорошие способы заставлять людей говорить. У меня они всегда разговаривают. Вы будете удивлены!
— Посмотрим, — сказал я.
— Как и когда вы предполагаете начать?
— У нас еще есть время. Равалло выступает сегодня со своим номером в последний раз в десять десять. Его номер занимает примерно двадцать минут. Девушка из кинотеатра говорит, что на последнем сеансе номер продолжается чуть дольше. После этого он уходит переодеваться. Таким образом, его выхода из кинотеатра следует ожидать около десяти сорока пяти. В это время будет уже темно. Мы отправимся туда в десять тридцать и подберем место встречи с ним.
— Все ясно. К такому плану мне нечего добавить. Разве только то, что теперь я буду с огромным интересом ждать практического его осуществления. Это будет захватывающее зрелище. — Он закурил новую сигарету и затем сказал: — Расскажите мне, пожалуйста, немного об этой Джанине. Я очень этим интересуюсь. Вы, вероятно, слышали, что я вообще большой любитель женщин. И мне хотелось бы знать о Джанине немного больше.
Я улыбнулся ему.
— Все это мне действительно известно, Голвейда. А что касается Джанины, то она чудесна. Она обладает всем, что требуется женщине высшего сорта. Голос, волосы, фигура — все у нее прелестно. Движения ее грациозны. Наблюдать за ее походкой — это чисто эстетическое наслаждение. Джанина — это уникальная особа.
— Понимаю. — После минутной паузы Голвейда сказал: — Чувствую, что мне явно не терпится. Как бы парень пораньше не ушел оттуда.
— Не уйдет. А маячить там без дела нам не следует. Не забывайте голубые глаза.
Он поглядел на меня сбоку, вздохнул и сказал:
— Вот моя невезучесть. Где–то здесь находится голубоглазая красотка, но босс прибывает сюда раньше меня. Не очень хорошо. Правда, в противном случае ее уже не было бы в живых, что многих могло бы разочаровать. — Он пожал плечами, вздохнул и продолжал: — В Лиссабоне была женщина исключительной красоты. Отличная баба, скажу я вам. Тогда я работал с Кейном, и случилось так, что мне необходимо было вступить в контакт с этой женщиной, чтобы добыть некоторую информацию. Ее имя было Мирандель. — Он вновь тяжело вздохнул. — Я не мог ожидать от нее откровенности, так как еще за год перед этим разошелся с нею при довольно неблагоприятных обстоятельствах. — Я взглянул на часы. Было десять двадцать. Г олвейда продолжал: — Я обнаружил, что моя нежная Мирандель не была мне верна, что она связалась с одним проклятым португальцем только потому, что у того были лишние деньги и он ей покупал разные красивые камешки. И я покинул ее. Но, покидая ее, я прихватил с собой ее бриллиантовое колье и такой же браслет. Она обнаружила это уже после того, как я ушел. Теперь. вы понимаете, мистер Келле, что мне было трудно, очень трудно возобновлять с ней дружбу.
— Думаю, что ужасно трудно, — заметил я. — И что же случилось?
— Она работала с испанским агентом по имени Рок–ка. Кейн поручил мне связаться с ним через Мирандель. Однажды ранним утром я отправился к ней на виллу. Она была дома. Выглядела она превосходно. Прежде всего она запустила в меня китайской вазой, вы можете и сейчас видеть шрам у меня на лице. Затем она предприняла попытку убить меня кривой восточной саблей. Однако…
— Прервем на этом, Голвейда. Время.
— Я готов.
Глава 8 Голвейда
С того места в узенькой аллее, в двадцати ярдах от служебного входа в кинотеатр, где я стоял, я мог слышать «Боже, спаси короля», что означало завершение представления. Видимо, поставили пластинку с гимном, и звуки были слышны на улице.
Я затушил сигарету и отодвинулся в тень стены.
Место моего расположения находилось со стороны города, а Г'олвейда поместился по другую сторону служебного входа, где начиналась дорога, ведущая в поле.
Прошло минут десять, и из служебного входа вышла какая–то женщина, а вслед за ней мужчина. Оба исчезли в темноте аллейки, ведущей на главную улицу.
Прошло еще пять минут, и я начал волноваться. Вполне возможно, что Великий Равалло принадлежал к тем артистам, которые предпочитают пользоваться главным выходом.
Занятый обдумыванием такой не предвиденной мною возможности, сулившей ряд осложнений, я не сразу заметил, как служебная дверь медленно приоткрылась и показался Великий Равалло. Он был высок, хорошо сложен, шествовал уверенно, спокойно, со сквозившим в походке чванством, которое чувствовалось и на сцене.
Через несколько шагов он остановился, чтобы зажечь сигарету, и затем пошел в том направлении, где в засаде находился Г олвейда. Я спокойно двинулся вслед за ним.
Не успел Равалло пройти и десяти–двенадцати ярдов, как из темного угла ему навстречу вынырнул Голвейда и просительно произнес:
— Простите, пожалуйста, но не будете ли вы столь добры одолжить огонька?
Я ускорил шаг.
Равалло что–то сказал и принялся шарить в кармане пиджака.
Я приблизился к нему вплотную и ткнул его в бок дулом маузера.
— Спокойно, Равалло, — проговорил я. — Нам надо побеседовать. И прошу без шуток. Вы были бы поражены, если бы знали, в какой степени мы можем быть невежливы.
Голвейда сказал по–немецки:
— Как бы вы удивились, если бы знали это!
Казалось, Равалло не был особенно потрясен. Почти незаметно пожимая плечами, он переводил взгляд с Голвейды на меня и обратно с таким выражением, как будто был раздосадован ходом дела. Впрочем, так оно и должно было быть. Вероятно, он раздумывал о том, каким образом мы напали на его след, или, может быть, думал, как лучше ему поступить в данном случае. Или, не исключено, он старался представить себе реакцию своего шефа, узнавшего, что он, Равалло, выключен из дальнейшей игры, что не только его карьера, но и жизнь приблизились к финишу. Для тренированных сотрудников гиммлеровской разведки смерть не представляет собою чего–либо ужасного. Конечно, они не любят ее, но если она связывается с именем фюрера, то, видимо, они не очень задумываются, принося свои ничтожные жизни к его стопам.
Голвейда находился с правой стороны Равалло, я с левой.
— Куда? — спросил Голвейда.
— Прямо по аллее, — сказал я. — Там мой коттедж. Это недалеко.
— Отлично, — сказал Голвейда, — Пошли!
Мы тронулись в путь.
Великий Равалло двигался между нами все с той же театральной чванливостью, мало, казалось, обращая внимания на дуло маузера, изредка подталкивавшего его в бок, и на острие ножа, которым играл Г олвейда, шагая рядом с ним.